Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

изъять политические статьи из Уголовного кодекса и дать волю самиздату, «этой новой, не желающей лгать и притворяться литературе»[1328].

Особенно жесткими, до нетерпимости, становятся каверинские интонации, когда он обращается к тем, с кем разошлись общие некогда пути-дороги: уличает в «недостоверности» и «нравственной фальши» книгу В. Катаева «Алмазный мой венец», одергивает — «Тень, знай свое место!» — Н. Мандельштам, срамит К. Федина за предательство идеалов их юности.

Смолоду эстет и артист, мастер интеллектуальных и художественных провокаций, К., как это и случается обыкновенно в русской литературе, ближе к склону лет становится моралистом, и — особенно когда дело касается былого — моралистом атакующим. Его ориентиры теперь не столько имманентно эстетические, сколько этические — честь, благородство и достоинство, а его внутренняя задача — восстановить правду во всем ее объеме и многозвучии.

Тут пригодились и навыки профессионального филолога, еще в 1929 году защитившего кандидатскую диссертацию, и вкус к работе с документами, и, прежде всего, сказочно цепкая память. Поэтому, как по-разному ни относись к беллетристическим сочинениям К.[1329], его поздние книги о писателях и о литературе, понятой как собственная судьба, — «Здравствуй, брат, писать очень трудно…» (1966), «Собеседник» (1973), «Вечерний день» (1980), «Письменный стол» (1985), «Литератор» (1988), «Счастье таланта» (1989), «Эпилог» (1989) — навсегда останутся памятником и отечественному литературоцентризму, и отечественному вольнодумству.

Счастливая жизнь и завершиться должна была достойно. Так что К. успел увидеть и одобрить ростки перемен в нашей жизни, написал (вместе с Вл. Новиковым) книгу «Новое зрение» о глубоко им чтимом и любимом Ю. Тынянове (1988) и даже дал согласие возглавить редакционный совет первого после долгого перерыва кооперативного альманаха «Весть» (1989).

А главное — его книги и сейчас переиздают, их и сейчас читают.

Соч.: Собр. соч.: В 8 т. М.: Худож. лит., 1980–1983; Эпилог. М.: Моск. рабочий, 1989; То же. М.: Русская книга, 2002.

Лит.: Новикова О., Новиков В. В. Каверин: Критический очерк. М.: Сов. писатель, 1986; «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»: К 100-летию со дня рождения В. А. Каверина. М.: Academia, 2002; «Каждая книга — поступок»: Воспоминания о Вениамине Каверине. М.: Б. С. Г.-Пресс, 2007; Фесенко Э. Концепция героя в художественном мире В. А. Каверина. М.: Ленанд, 2019.

Казакевич Эммануил Генрихович (Генехович) (1913–1962)

Литературная биография К. началась в Биробиджане, куда он, «сын большевика», захваченный идеей свободного поселения еврейских трудящихся на Дальнем Востоке, прибыл из Харькова в 1931 году. Здесь он потрудился на стройке, побывал председателем еврейского колхоза «Валдгейм», принял участие в организации молодежного еврейского и государственного еврейского театров, поработал под руководством отца в газете «Биробиджанер штерн». Неразборчиво много, с какой-то лихорадочной поспешностью переводил на родной язык что угодно — от стихов Пушкина и Маяковского до пьес А. Корнейчука и Э. Ростана, от «Неведомого шедевра» Бальзака до брошюры С. Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок».

И здесь же начал писать свое — пока еще, разумеется, на идише и пока еще, разумеется, стихи. К дебютной книге с лирическим, по моде тех лет, названием «Биробиджанстрой» (1932) прибавились, уже после переезда в Москву (1938), сборник «Большой мир» (1939), поэма «Шолом и Ева» (1941), усиленные публицистикой все на те же биробиджанские темы. Так что в 1940 году К. был принят в Союз советских писателей, а в июле 41-го, как и многие «белобилетники» его поколения, записался в ополчение. По счастью, в составе «писательской роты» он не погиб, выбрался из окружения и, рискуя попасть под трибунал за невыполнение приказа, пробился-таки в действующую армию, где прошел путь от рядового разведчика до начальника разведотдела дивизии и помощника начальника разведотдела 47-й армии.

Два ордена Отечественной войны, два ордена Красной Звезды, медали «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» — с таким иконостасом на груди капитан К. вернулся в Москву. И с той же, что в юности, лихорадочной поспешностью принялся писать — правда, уже не стихи, а прозу, и не на идише, который показался ему «умирающим или уже умершим»[1330], а на языке межнационального общения, то есть на русском[1331].

Успех пришел сразу — повесть «Звезда» о фронтовых разведчиках (Знамя. 1947. № 1) отметили Сталинской премией второй степени (1948), а в 1950-м эту премию еще раз повторили, уже за роман «Весна на Одере». Правда, повести «Двое в степи» (Знамя. 1948. № 5) и «Сердце друга» (Знамя. 1953. № 1) официозная критика изругала, как только могла, но тем не менее «случай К.» дает основание внести некоторые коррективы в распространенное представление о позднем сталинизме. Отметим, что книги еврея были награждены в самый разгар государственного антисемитизма и что эти награды отнюдь не всегда переводили писателя-лауреата в разряд, как тогда говорили, «неприкасаемых», защищенных верховной милостью.

Так что репутацию сталинского любимца К. не приобрел, с самого начала воспринимаясь как писатель спорный, будоражащий умы — и своими произведениями, и своими поступками. Недаром ведь именно он, обнадеженный слухами об «идеологическом нэпе», еще в октябре 1954 года подал (вместе с В. Кавериным, М. Лукониным, С. Маршаком, К. Паустовским, Н. Погодиным, С. Щипачевым) предложения о перестройке Союза писателей, «превратившегося из творческой организации в некий департамент по литературным делам»[1332]. И именно он летом 1955 года собрал «фрондирующих», как тогда говорили, литераторов вокруг «Литературной Москвы» — сборника, по замыслу, не казенного, а кооперативного, который, опять же по замыслу, должен был стать основой и кооперативного журнала «Современник»[1333], и издательства с тем же названием, «управляемого самими писателями» и создающегося «для издания того, что не может быть охвачено Гослитом и Совписом»[1334]. То есть для издания пастернаковского «Доктора Живаго», однотомников М. Зощенко, А. Платонова, Н. Эрдмана, О. Мандельштама, М. Булгакова, многих других проблемных авторов[1335].

Драматическая история того, как власть, напуганная венгерскими событиями осени 1956 года, погубила и «Литературную Москву», и иные начинания, еще не написана. А здесь достаточно сказать, что от требуемого ритуального раскаяния в своих ошибках К., избрав, как тогда говорили, «подвиг молчания», отказывался до последнего и вплоть до весны 1959 года бомбардировал начальство очередными вариантами писательского альманаха: «Если работа редколлегии „Литературной Москвы“ и особенно моя, как главного редактора, признана плохой, то ясно, что надо новую редколлегию и нового главного редактора, но выход альманаха, так хорошо и верно задуманного, не должен быть прекращен»[1336].

И, уже лишенный возможности непосредственно воздействовать на литературную жизнь, он продолжал писать, конечно, — все с тем же азартом и все так же разбросанно. То выпустит путевые заметки «Венгерские встречи» (1955), то переведет «Приключения Пиноккио» К. Коллоди (1959), то с титаническими усилиями, сумев привлечь на свою сторону даже