Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

тогда был опером уголовного розыска, старлеем. Щеглов — старшим оперуполномоченным ОБХСС в капитанском чине. Оба имели опыт работы с агентурой. Данное требование являлось обязательным для бойцов «Кобальта».

Разбитые на группы, разбросанные по всему Афганистану, они помогали тамошней милиции — царандою. Собирали и обрабатывали разведданные. Внедряли агентов в бандформирования и лагеря беженцев. Скучать не приходилось. Щеглов в ходе миномётного обстрела получил серьёзную контузию, вернулся в Союз досрочно. Сомов отмантулил полный год, даже в отпуск не приезжал.

Сейчас начальник милиции надеялся, что Рудик Щеглов, памятуя о боевом братстве, не ляжет под прокуратуру ради возможных бонусов.

Увесисто шмякнув кулаком в обитую дерматином дверь, Сомов дёрнул за ручку и утвердительно рыкнул:

— Р-разрешите!

За полковничьим погоном, коробившемся на покатом плече, маячила грушевидная настороженная физиономия адвоката.

Обдумывая сценарий допроса, Хоробрых рассматривал несколько вариантов встречи. Наиболее жёстким представлялось барственное «ожидайте» в ответ на стук (не такой, конечно, бесцеремонный). Затем неплохо было бы в воспитательных целях поманежить визитёра минут «надцать» под дверью. Покрутив данную вариацию так и сяк, заместитель прокурора её отверг. Пришёл к выводу — взбрыкнёт гордец Сомов.

Уйдёт и потом будет хлестаться на голубом глазу: «Явился минута в минуту, а мусье[294] прокурор меня не принял».

— Проходите, — хозяйское позволение прозвучало постфактум.

Из-за стола Хоробрых не поднялся, не поздоровался и уж, тем более, не протянул руки.

— Здр-равия желаю! — начмил продолжал выказывать боевой настрой.

Не спрашивая разрешения, он за спинку выдвинул стул, проскрежетал ножками по полу, шлёпнул на полировку приставного стола папку крокодиловой кожи. Кряхтя, начал усаживаться поудобнее.

«Пускай толстяк потешится напоследок, — успокаивал себя Хоробрых.

— Главное, явился. Остальное — дело техники».

— А вы кто?! — тормознул он защитника, бесшумно огибавшего приставку с явной целью расположиться напротив Сомова.

— Адвокат Щеглов Рудольф Руфович, — голос мужчины оказался богат обертонами, как у диктора Игоря Кириллова. — Я принял защиту Евгения Николаевича. Вот ордер.

Бумажный квадратик имел все атрибуты — регистрационный номер в реестре адвокатов, номер удостоверения, дату его выдачи. Яркий фиолетовый оттиск круглой печати был отчётлив. Защиту клиента Щеглов поручил себе сам, как глава адвокатского кабинета.

— Ваше удостоверение, — проскрипел Хоробрых.

Адвокат распахнул книжечку в пухлой малиновой обложке. Из рук по привычке, обретённой в прошлой жизни, не выпустил.

Помимо ордера и ксивы его личность персонифицировал бейджик, прицепленный к нагрудному карману пиджака. На закатанном в пластик прямоугольнике — фамилия, имя, отчество и цветная фотография анфас.

Внешность адвоката разнилась с фоткой. Там он — вылитая птица семейства скворцовых. Клюв остр, блестящий глаз кругл, голова склонена к плечу.

С возрастом Щеглов утрачивал природное сходство со скворцом. Высокий лоб оставался сдавленным в висках, а нижняя часть лица оплыла. Щёки провисли, раздулся подбородок. Но выглядел юрист всё равно моложаво. И не подумаешь, что он старше своего клиента на целых три года. Смуглая кожа ровнёхонькая, как у юноши. Вдобавок адвокат наладил красить волосы. По его собственному выражению: «Объявил войну седому мочалу». Обернулся жгучим брюнетом с за-косом под француза. Круглая плешка на затылке искусно зашпаклёвана. Щеглов известен в городе, как ловелас. С выработавшей ресурс женой он развёлся, как только в кармане у него зашевелились шальные деньжата.

Впрочем, с этой стороны он заместителю прокурора неизвестен. Только как назойливый ходатай и неутомимый жалобщик.

Рукой Хоробрых указал на свободное место за приставным столиком:

— Садитесь.

— Я лучше присяду. Сесть я всегда успею, — выдав популярную в Остроге хохму, адвокат радостно хихикнул, словно изрёк нечто действительно остроумное.

«Примитивен, недалёк, — оценил процессуального противника Хоробрых. — Но ухо с ним следует держать востро».

Бланк допроса подозреваемого и вопросник у зампрокурора наготове. Протоколировать он решил от руки, по старинке. С компьютером Хоробрых не вполне дружен. На машинке печатает быстро, но верная «Любава» хороша для фиксации свободного рассказа. Когда ответы приходится вытягивать, клавиатура отвлекает от визуального контакта, а треск рычагов мешает восприятию информации. Тем более, оппонентов двое. Придётся перекидывать внимание с одного на другого. Главный объект, естественно, Сомов.

Картина по уголовному делу вырисовывалась интересная. И, если не играть в квазиобъективность, вполне перспективная в судебном плане.

События расследовались относительно недавние, ноябрь прошлого года. Дотянуть до истечения срока давности товарищу полковнику не судьба при всём желании.

Начиналась история банально. Отставной инспектор Госпожнадзора Овечкин Н.С. заявил о краже из гаража сварочного аппарата и электрического наждака. Имущество было приобретено в мохнатые семидесятые с рук. Документов на него не имелось. Поэтому о/у ОУР Малов с лёгким сердцем слепил отказник.

Экс-пожарный написал жалобу в прокуратуру. Так, мол, и так, законопослушный я гражданин и налогоплательщик, купил бытовую технику на трудовые деньги. Не через розницу, согласен, но, родись о/у Малов пораньше, он бы знал, что в СССР такие вещи в магазине купить было невозможно. Гражданин приложил прайс-лист с указанием стоимости аналогичного инструментария в наши дни. Цены там стояли внушительные, намного превышающие пенсию Овечкина, размер которой он также подтвердил документально.

Хоробрых был в отпуске, жалобу рассматривал Кораблёв. Отменив решение органа дознания, он отправил материал на дополнительную проверку. Дела возбуждать не стал.

Наглец Малов наплевал на прокурорский привет. Прайс-лист из материальчика исчез. Зато появилось заявление, написанное от имени Овечкина: «Имущество старое, поломанное, стоимости не имеет». Не предвидя для себя последствий, Малов вторично отказал в возбуждении уголовного дела. Его постановление утвердил начальник милиции Сомов.

Овечкин заявился на личный приём к прокурору со скандалом и новой жалобой, из которой следовало, что встречного заявления он не писал. С повторным обращением разбирался уже Хоробрых. Он возбудил «сто пятьдесят восьмую, вторую»[295] и написал разгромное представление о наказании виновных должностных лиц. Месяц спустя поступил ответ — исполнителю срезали надбавку, начальнику УР строго погрозили пальцем. В действовавшей системе координат такой результат считался адекватным. О том, что фальсификация образует состав должностного преступления, удельный князёк Буров не задумывался.

Теперь разбирательство шло в рамках уголовного дела.

Малов вину отрицал. Утверждал — прайс-лист в глаза не видел, встречного заявления не подделывал. Оно появилось при следующих обстоятельствах. Осенью-зимой в кабинетах розыска (в его, в том числе) делали ремонт. Шестерых оперов временно поселили в музей УВД. Там получился настоящий караван-сарай[296]. Постоянно толпа народу. Оперативники не всегда находились в помещении. Выезжали на происшествия, работали на территории, отдыхали после дежурств. Всегда кто-то был в отлучке. В отсутствие одного соседи разруливали с его телефонными звонками и посетителями. Однажды Малов вернулся в кабинет, а на столе лежит заявка: «Ничего не хочу. Овечкин Н.С.» «Как хорошо», — обрадовался оперативник и, не отходя от кассы, накатал отказной.

Битый час Хоробрых