Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

мне изворачиваться незачем. И, надеюсь, понимаешь, что к вам я никогда не присоединюсь.

— Понимаю.

Гидра выглядит растерянной. Не злой, не разочарованной. Просто растерянной, и это самое человечное, что Амиану только доводилось видеть на ее лице за все время их знакомства. Она жестоко оступилась. Вложила силу, надежду и бесценное время в шаг, в лучшем случае оказавшийся просто бесполезным телодвижением. В худшем — фатальным шагом прямиком в устланную острыми камнями пропасть для них всех. И все это на глазах у тех, кто доверился ей, заразился ее верой и вверил ей свою нынешнюю жизнь в надежде, что она станет их проводником в лучшую.

— Я чувствовала что-то странное все это время, — вдруг нарушает неловкое молчание Видящая. — Немного похоже на другого абаддона поблизости, как это обычно бывает, но совсем немного не так, как с любым из вас. Я подумала было, может дело в вас, мне прежде не приходилось встречать тех, кто переродился настолько давно, но теперь я понимаю, что это другое. Ваш ребенок… кто он?

— Правильным вопросом тут было бы: кем был его отец? — Гарпия прислоняется к стене у двери, словно и сама вместе с гостями избегает собственной мебели. Создавшая себе дом, но уже слишком одичавшая, как и все они, чувствующая себя неуютно от самого уюта, что дарил ей настоящий недвижимый дом. — А ответом будет: его отец был абаддоном. Как и я.

— Так он родился таким? — Видящая ошеломленно втягивает воздух. — Родился абаддоном?!

— Именно.

— Это возможно? — не выдерживает Амиан. — Полукровки даже старше него не могут пережить своего рождения, потому что их тела еще слишком слабы для пробуждения подобной силы, а он такой с рождения? Я… слышал об этом от кассаторов в резервации.

Гарпия внимательно смотрит на него несколько мучительно долгих мгновений, прежде чем хмыкнуть:

— Нахер кассаторов, они закопались в собственную ложь так, что уже захлебываются ею. А сам ты совсем ничего не знаешь об абаддонах, а?

— Я не подозревал, что стану одним из них, пока это не случилось.

— Это не укор. Уж точно не тебе. Орден хорошо постарался, чтобы уничтожить нашу историю, по крайней мере в землях империи, и сделать так, чтобы даже мы сами не могли передавать ее друг другу. Знаешь, зачем боги создали абаддонов?

Дверь тихо скрипит, выдавая возвращение припозднившегося Клыка и знаменуя, что все пришедшие в одинокий дом посреди леса снова собрались вместе, но Амиан со всем старанием сохраняет спокойствие на лице и не поворачивает головы, будто и вовсе не замечает этого.

— Не знаю, — он пожимает плечами, прекрасно слыша, как где-то сбоку долинник находит себе место на полу у огня. — Раньше думал, мы были их ошибкой.

— Мы были их лучшим творением, — Гарпия прикрывает глаза светлыми ресницами, но из-под них (Амиан в этом ни секунды не сомневается) продолжает изучать сидящих перед ней, пока медленно течет ее рассказ: — Когда Дадерфолд погибал и боги позволили части его чудовищ войти в наш мир и расселиться по нему, они не пустили все на самотек, а позаботились о судьбе и благополучии своих родных детей. Гномы все не желали принять того, что эльфы были избраны хранителями магии и междоусобицы между ними никак не утихали. Чтобы положить этому конец и не допустить впредь, боги и создали абаддонов. Тех эльфийских женщин, предки которых получили магические силы от Терры, она же одарила особой плодородностью — возможностью зачинать жизнеспособных детей от мужчин иных видов, чудовищ Дадерфолда в первую очередь. Они, как и сейчас, рождались неотличимыми от других детей, росли вместе с ними, пока матери берегли тайну их рождения. Ну, а когда они стали достаточно взрослыми, чтобы пережить свое второе рождение, им открыли то, для чего они были рождены…

— Так раньше нас разводили как племенных лошадей?

Гарпия обрывается на полувздохе так резко, что Амиану становится ужасно не по себе, но взять собственные слова назад он уже не может.

— Нас растили как защитников и стражей порядка в нашем мире, прививали это с детства как могли, но тех, кто не был готов принести себя в жертву благополучию взрастившего их народа, никогда ни к чему не принуждали. Местфолд нуждался в защитниках, которые были бы с ними все время вместо ушедших богов, а не в рабах-телохранителях.

Нарушивший свое молчание Друид заставляет его смутиться еще больше. Не столь от самого голоса обычно тихого старшего долинника, сколь от несвойственных ему прежде эмоциональных интонаций, вызванных невежеством самого Амиана. Растерянности и оторопи.

Амиан оборачивается в сторону его голоса и лишь тогда замечает, что впервые на его памяти лицо Друида чисто от темных глиняных узоров. Он выглядит моложе и — подходящее слово очень долго не идет на ум — человечнее. Как тот, кого можно было бы, если бы не странная одежда, повстречать и не заметить посреди оживленной улицы имперского города, и совсем не как тот, кто с топором наперевес мог бы броситься на узкую лесную тропу из засады прямо перед носом имперского всадника.

— В Феровеле и сейчас сохранился ритуал посвящения в воины племени, пошедший со времен, когда абаддоны только появились, — меж тем продолжает тот, приглаживая назад длинные влажные волосы.

— В самом деле? — Гарпия вскидывает брови и скользит спиной вниз по стене, пока не оказывается сидящей на одном уровне с ними. — Имперцы сжигают всякий обрывок текста, какой угодит им в руки и покажется опасным, а потом еще и пепел от него со скалы развеивают. А вам, выходит, дозволяют хранить древние абаддонские традиции и совершать ритуалы?

— Имперцев туда не зовут, — с уже куда большим спокойствием отвечает долинник. — Мы умираем и перерождаемся не буквально, никому не хочется закончить жизнь на имперском эшафоте под крики толпы, будто цирковые звери. Мы волки, а не бешеные псы.

— Так в чем же заключается этот ритуал?

— В древности полукровок Феровела отводили в священные пещеры, а там перерезали горло ритуальным кинжалом — считали, так выходило больше старой, эльфийской, крови и приходило больше новой, крови воина…

— Вы в этой вашей Долине и впрямь дикие, а? — Гарпия хмыкает. — Пока по всему остальному Материку эльфы как могли оттачивали умение убивать одним точным ударом в сердце, вы заставляли своих защитников корчиться и захлебываться собственной кровью?

— Кровь смывает былые грехи лучше воды, — возражает долинник не моргнув глазом. — И к чему дарить легкую и безболезненную смерть тем, кто берет на себя столь великую, но