Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

вдали от людского общества стерло из их памяти то, как следовало жить в нем. Как давно твердая холодная земля и собственный вещевой мешок под головой стали им привычнее и приятнее теплой кровати и подушки? Мрачный лес стал уютнее крепкого теплого дома? Когда именно это случилось? Когда именно они так… одичали? Неужели и вправду кому-то удалось забрать что-то человеческое из них? Действительно сделать ближе к тем чудовищам, которыми их так старались выставить ненавистные кассаторы?..

Разгадки отсутствия среди них Гидры и Безликого не приходится ждать очень долго. Все становится предельно ясно, когда, выбравшись наружу на странный шум, бунтовщики застают их за наполнением бочки для мытья. Будто бесконечная прозрачная змея, вода, чуть покачиваясь в воздухе, вытекает из-за деревьев, ведомая рукой заклинательницы, взмывает чуть выше и исчезает в емкости на крыше дома. Незадолго до этого, она проползает меж ладоней Безликого, больше не скрытых перчатками, зло шипит и дымится горячим паром. Язык липнет к небу, когда Амиан осознает смысл увиденного.

Настоящий горячий душ.

Их с матерью дом в Гренне был соединен с городским водопроводом, и прежде ему не доводилось не только пользоваться, но и просто видеть подобных конструкций, требующих наполнения вручную и принадлежавших одному единственному дому, но сейчас и это для него сравни самой щедрой милости, какую только могли послать им боги. Ему все еще не до конца верится в реальность происходящего, даже когда черед доходит до него и, оказавшись в тесной темной ванной с одним единственным окном, он со скрежетом отворачивает кран над своей головой и дает воде обрушиться вниз под собственной тяжестью. Горячие струи окутывают тело, будто одеяло, обжигают и застилают все вокруг облаком пара, но все эти неудобства не имеют никакого значения.

Амиан запрокидывает голову и замирает, чувствуя, как струи просачиваются сквозь волосы, а те тяжелеют и липнут к голове. Когда в последний раз ему доводилось мыться так, а не наспех обтираться мокрой тряпицей? Он и правда не может вспомнить. Кажется, это было еще давнее, чем последний ребенок, которого он встретил до сына Гарпии. Кажется, это было еще в Гренне.

Ощущение времени почти ускользает от него. Вода держит в своих объятиях мягко, но, вместе с тем, выбраться из них он никак не может, да и вовсе не хочет. Пальцами Амиан зачесывает волосы назад, и выжатая из них вода теплой волной сходит вниз по спине к ложбинке под копчиком. Он далеко не сразу понимает, что ощущение прикосновения на пояснице слишком долгое и крепкое, чтобы быть лишь сохраненным кожей следом воды.

Что-то внутри слабо подсказывает, что этого стоило бы испугаться, но тело не слушает. Он чувствует стоящего сзади человека, а чужие пальцы до странного робко, едва касаясь, сквозь кожу считают нижние позвонки, и дыхание предательски учащается. Текущая по лицу вода не дает открыть глаз и оглянуться, но сам он не чувствует никакой угрозы, убаюканный теплом воды и осторожностью прикосновений, даже когда чужой нос утыкается в самую шею и трется, будто собирает запах чистой кожи. Губы едва задевают ухо, и волоски на затылке словно приподнимаются. На пару секунд и внутри становится так же жарко, как снаружи, но ровно до того момента, как крепкая ладонь сдвигается со спины ему на бедро и притягивает назад. Амиану кажется, что горячая вода вдруг становится ледяной.

— Нет! — срывается с губ так резко и громко, что он и сам пугается. — Не надо.

Амиан словно только сейчас осознает собственную наготу и от ужасающего ощущения беззащитности не избавляет даже луна, скрывшаяся за облаком и оставившая их в почти что полной темноте.

— Я что не так сделал? — Клык снова тянет было к нему руку, но осекается и отдергивает ее назад.

— Ты ничего не сделал, — Амиан невольно обнимает себя за плечи, в попытке снова согреться, спрятаться, защититься. — Вот и не надо ничего делать.

— Я бы к тебе не сунулся, если бы думал, что ты сам не хочешь, — лица его никак не рассмотреть, но в голосе звучит обещание не уняться, пока он не поймет всего. — Тогда еще, в первый вечер у костра, двое женщин с нами сидело, а ты меня выбрал. Когда неприятно это все, так не целуют, правда ведь?

Он спрашивает это так странно, кажется даже с надеждой и смущением, совсем не похоже на то, что было прежде, в окружении остальных. Амиан трет лицо мелко дрожащей рукой и приглаживает назад мокрые волосы.

— Мужчины, женщины — мне разницы нет, — давит он из себя.

— Так во мне дело? Обидел тебя? Или у имперцев такого не принято?

— Не в тебе, — внутри сам собой расползается скользкий старый клубок отвращения, который так хочется зарыть поглубже, унести как можно дальше от чужих глаз и никому никогда не показать. — Просто этого мы делать не станем. Я — для любого плохой выбор, ты уж мне поверь и найди кого получше.

За отвращением приходит и паника. Вместе с гулким стуком крови в ушах и болезненной кавалькадой воспоминаний, скачущей перед глазами.

— Свой выбор ты делай, ну а со своим я сам управлюсь. Только скажи как есть, нравлюсь я тебе хоть немного или совсем нет? Ты ко мне то сам тянешься, а потом глядишь все время, как подумаешь что не вижу, то прочь гонишь, как отвечу. И как мне тут тебя понимать? Скажи уж “нет”, я и лезть больше не стану.

— Мой черед закончился, твой теперь, — только и давит из себя Амиан, прежде чем с удивительным проворством броситься прочь за дверь.

И лишь там, добравшись до оставленной одежды и схватив ее в небрежную охапку, он не выдерживает. Тяжело опускается на слабеющих ногах и лбом утыкается в собственные голые колени.

***

Обратно в гостиную, где к тому времени успевают собраться почти все, Амиан прокрадывается как можно более тихо, больше всего опасаясь привлечь к себе лишнее внимание. Он успевает лишь заметить, что, на его удачу, Клык еще не успел вернуться, когда почти вровень с ним в другом проходе появляется Гарпия. Сквозь щели в ставнях в комнату сочится густой свет полной луны и в нем, стоящая слишком далеко от теплого огня камина, она выглядит резко постаревшей, как и должна была бы, останься она человеком, и смертельно уставшей. Со смирением она разводит руками и, кажется, даже сквозь полутьму он видит мелкие морщины у рта, вопреки ее природе впечатанные в это лицо многовековой скорбью.

— Ну, теперь ты все знаешь, дальше