На полпути в ад - Джон Коллиер

событие радостное. Ему хотелось в это верить, по крайней мере, настолько, насколько этого можно ожидать от человека, практически ослепленного ревностью. И в самом деле, если отбросить эту очень человеческую слабость и учесть, что в глубине души Хамфри понимал идиотизм и самовлюбленность, пронизывавшие всю ситуацию, можно сказать, он и вправду верил, что это радостное событие. Что же до желания разнести все вдребезги и вытащить Кэролайн из пропасти – это не что иное, как варварство и атавизм, которым никоим образом нельзя потворствовать.

Кэролайн помогла ему в этом благородном деле. Каждое ее слово и каждый взгляд призваны были смягчить удар. Она, не раздумывая, попросила издателя пересесть и устроилась рядом с Хамфри. Она говорила с ним донельзя заботливо и нежно. Ее взгляд просил его все понять. Улыбка же и лучившееся от нее сияние возвещали, что, даже если он не поймет, на свете есть ценности, которые превыше всего. А когда она смотрела на своего возлюбленного, становилось предельно ясно, что это за ценности. «Да будет так, – думал Хамфри. – Это прекрасное решение». И он, как и все в кружке, стал любоваться счастливой парой, и лучезарный свет, заливавший лица остальных, отражался и на его лице, хотя, без сомнений, и в несколько искаженном виде.

Затем случилась интерлюдия, какая часто происходит в ресторанах, где завсегдатаями являются знаменитости. Появились молодые люди с землистым цветом лица, увешанные фотоаппаратами и вспышками. Кэролайн и Алана просили встать так и сяк, чтобы сняться так и этак. Процесс этот оказался более длительным, чем обычная фотосъемка в ресторанах, отчасти потому, что снимали по заказу солидного журнала, а отчасти потому, что метрдотель и сидевшие за соседними столиками стали принимать в ней живейшее участие. В общем, ситуация была из тех, что невыносимо бесят, если не любишь подобных вещей, а если любишь, то доставляют огромное удовольствие.

Кэролайн зарумянилась, улыбалась и была чрезвычайно довольна, когда снова села рядом с Хамфри. Вот в такой счастливой атмосфере с языка срываются слова, совершенно отличные от того, что хочет сказать говорящий, слова, которые благопристойно пропустят мимо ушей все, кроме хладнокровных ученых.

– Ну, – спросила Кэролайн, – что ты о нас думаешь?

Она резко умолкла, покраснела и смущенно посмотрела на Хамфри, поскольку подобные слова не пристало слышать даже психоаналитикам, а уж тем более отвергнутым влюбленным.

– Думаю, – ответил Хамфри, – что вы оба очаровательны, и, надеюсь, мы будем друзьями. Почему бы тебе не зайти ко мне со своим молодым человеком?

– Ты же знаешь, мы в пятницу уезжаем, – ответила Кэролайн, все еще смущаясь. – До этого никак не получится.

– Но зайдете, когда вернетесь?

– Конечно, с удовольствием. Только это будет по крайней мере через два месяца.

– Я подожду, – ответил Хамфри.

Примерно за неделю до того, как Алан и Кэролайн должны были вернуться из свадебного путешествия, Хамфри, который много размышлял во время ожидания, позвонил человеку по фамилии Морган. Призванием Альберта Моргана было превращать путаное и неясное бормотание ученых в четкие, понятные и чрезвычайно завлекательные статьи для еженедельных журналов.

– Морган, – сказал Хамфри, – вот уже три месяца, как вы перестали изводить меня, чтобы я открыл вам кое-какие конфиденциальные сведения об экспериментах Винглеберга.

Морган объяснил, почему он оставил попытки разговорить Хамфри на эту тему.

– Если вы думаете, что раки-отшельники занимаются подобными вещами, – сказал Хамфри, – то могу понять, почему ваши статьи доверху наполнены неточностями. Но я в любом разе не отшельник и в доказательство этого звоню вам, чтобы сообщить, что я только что получил письмо от Винглеберга. Оно касается некоторых экспериментов, которые мы начали перед моим отъездом. Так вот, не стану открывать вам никаких секретов, потому как знаю, что завтра мы их увидим на первых полосах газет. Но если вы хотите выслушать примерно двадцать очень тщательно подобранных слов…

– Ждите, – воскликнул Морган. – Скоро буду.

Было просто удивительно, что Морган смог выжать из двадцати тщательно подобранных слов. Или, возможно, Хамфри, будучи бесхитростным ученым, позволил ему выманить из себя двадцать пять или даже тридцать. Так или иначе, наружу выплыли новости – не на первых полосах, это верно, но в весьма впечатляющих статьях на страницах уважаемых изданий, – о том, что тучный лысеющий венский эндокринолог Винглеберг и стипендиат фонда Джона Хопкинса Хамфри Бакстер успешно выделили фермент ВБ 282. Оказалось, что ВБ 282 есть не что иное, как фермент желез внутренней секреции, отвечающий за старение тканей. А поскольку все мы состоим из тканей, и все они стареют, то каждый прочитавший жадно хватался за изложенные в этих статьях перспективы.

Тем временем вернулись Кэролайн с Аланом и вскоре заехали к Хамфри пропустить стаканчик. Принял он их очень сердечно, задал им тысячу вопросов о них самих, на которые они ответили честно и откровенно, как люди, которым нечего скрывать. Они так сгорали от желания удовлетворить его любопытство, что не очень внимательно следили за реакцией Хамфри. Приглядись они, заметили бы, что при ответе на некоторые вопросы – особенно из уст Кэролайн – его суровый и чувственный рот сжимался с таким болезненным удовлетворением, с каким врач-аналитик, глядя в микроскоп, убеждается в абсолютной правильности печального диагноза, который он поставил дорогому другу, и в необходимости немедленной операции.

Не хочу говорить, что разговор вертелся только вокруг счастливой четы. Не прошло и часа, как Кэролайн сама предложила новую тему.

– Хамфри, дорогой, – сказала она, – мы слышали, что ты стал известным. Это правда?

– Если вы слышали, значит, так и есть, – ответил он. – В этом заключается известность.

– А про вечную молодость и все такое – это тоже правда?

– Дорогая моя, – произнес Хамфри. – По-моему, в вопросе вечной молодости ты побила всех ученых. Когда мы познакомились, ты выглядела на восемнадцать, хотя тебе было двадцать три. Сейчас тебе двадцать шесть…

– Двадцать семь на прошлой неделе исполнилось, Хамфри.

– А ты по-прежнему выглядишь на восемнадцать.

– Но так не всегда будет.

– Не могу сказать, чтобы заметил за собой, что начинаю сдавать, – добавил Броди. – Но вот молодежь с Западного побережья…

И он покачал головой с той грустью, которая всегда охватывает теннисистов при упоминании Западного побережья.

Хамфри пропустил это замечание мимо ушей. Он не мигая смотрел на Кэролайн.

– Конечно, ты не всегда будешь молодой, – сказал он. – Думаю, тебе и самой этого не захочется. Те, кого ты видишь вокруг, кто, похоже, и не думает взрослеть, принадлежат к холодному, закомплексованному и нарциссичному типу людей. Они влюблены сами в себя и не могут любить кого-то еще, следовательно, они по-настоящему не живут и поэтому не стареют.

– Да-да. Но вот