На полпути в ад - Джон Коллиер

закончился последний сет, ответ был так же ясен, как цифры на игровом табло. Жилистый парнишка из Калифорнии положил Алану руку на плечо, когда они вместе уходили с корта. Для человека, разбитого в пух и прах, рука победителя – тяжелый груз.

Однако Алан очень хорошо пережил поражение. Весь вечер он решительно отметал оправдания, придуманные его друзьями.

– Этот сукин сын просто вышиб меня с корта, – сказал он с грустной усмешкой.

Даже когда Кэролайн всем подряд объясняла, как Алан в последнее время сильно нервничал, он никоим образом не выдавал бушевавшие в его душе ярость и отчаяние.

В ту ночь, несмотря на измотанность, он долго лежал без сна после того, как Кэролайн заснула. Наконец он встал с постели и чрезвычайно осторожно прокрался в гостиную. Взял в руки пузырек, отвинтил крышку и одним глотком опустошил его содержимое. Подошел к раковине рядом с баром и наполнил пузырек водой. Алан совсем было завернул пробку, как ему в голову пришла какая-то мысль, и он оглядел бутылки в поисках горьких настоек. Добавил несколько капель в пузырек для вкуса и поставил его обратно на каминную полку. Над полкой висело зеркало, Алан долго в него смотрел и наконец улыбнулся.

Так вот, случилось, что в то время Кэролайн исполняла роль девушки, обремененной младшей сестрой, добродушной дурочкой. Игравшая сестру актриса со скандалом уволилась из театра, и нужно было срочно найти ей замену. Один из постановщиков даже не из зловредных побуждений, а исключительно по пьяному делу выдвинул на роль сестры племянницу своего друга. За девушкой пришлось послать и поглядеть ее в деле, и все сразу заметили, что это прямо-таки безумная младшая сестра во плоти, поскольку она была длинноногой, большеротой и глазастой версией Кэролайн, причем версией черновой с ухмылкой вместо улыбки и походкой вразвалку вместо изящного парения Кэролайн. Вместо сияющей весенней свежести, лучившейся из глаз Кэролайн, у дебютантки было на лице выражение ошалевшего от счастья смущения, словно мир играл с ней одну шутку за другой.

Все сочли ее очаровательной и одобрили выбор постановщика. Включая Кэролайн. Во время первого выхода новенькой Кэролайн стояла за кулисами и смотрела, как у нее все получится. Даже взгляда ей в спину было достаточно, чтобы заметить, что девица засияла, как только ее увидела публика. Вряд ли это можно считать предчувствием, но Кэролайн шагнула вперед и внимательно проследила, как новенькая проходит по проторенной дорожке исполняемой роли. В конце ее сценки всегда звучали одобрительные аплодисменты. Но на этот раз, когда девица скрылась за кулисами, Кэролайн подумала: «Господи, это же мои аплодисменты».

И она была совершенно права. Звуки из зала раздавались куда более взбудораженные и несли в себе куда больше гула человеческих голосов, нежели просто хлопки в благодарность за хорошую актерскую игру. Это были звуки публики, влюбившейся в актрису. Кэролайн это прекрасно знала. Она слышала их каждый вечер на протяжении многих лет и услышала в тот же вечер, когда последовал ее выход. Однако верно или нет, но теперь ей казалось, что из них что-то пропало, и, на слух Кэролайн, пропала как раз та доля, что досталась долговязой девице.

В коридоре у ее гримерной небольшая группа людей почтительно внимала нашедшему дебютантку постановщику.

– Как она тебе, Кэрри? – добродушно спросил он у Кэролайн.

– По-моему, она прелесть, – ответила Кэролайн.

– Кэрри, – продолжил постановщик, – она самое большое открытие с тех пор, как ты дебютировала в Ньюпорте.

Кэролайн улыбнулась и вошла в гримерную. Через приоткрытую дверь она услышала, как кто-то спросил:

– И ты думаешь, что из нее выйдет актриса?

– Вот что я тебе скажу, мой мальчик, – ответил счастливый первооткрыватель, – я смотрел весь второй акт с первого ряда. Понимаешь, когда говоришь с этой девчонкой, вот как я сейчас с тобой, кто она? Просто девчонка. Но, мальчик мой, когда она выходит на сцену, это сама МОЛОДОСТЬ. Безумная, дивная, головокружительная, несчастная и незадачливая молодость здесь и сейчас, мой мальчик! И она бередит тебе сердце. Так что мне глубоко наплевать, научится она играть или нет. Более того, я надеюсь, что никогда не научится. За последние пятнадцать лет я поставил не меньше успешных спектаклей, чем любой мой собрат, и помню, что давным-давно сказал Уолкотт Гиббс об одной дамочке: «Когда на сцену выходит молодость и красота, к черту Сару Бернар».

Кэролайн закрыла дверь.

В тот вечер она не могла дождаться, пока попадет домой. Ей очень хотелось увидеть Алана. Она чувствовала себя раненым животным, инстинктивно ищущим горькую траву, которая его вылечит. Можно сказать, она знала, какой вкус ей нужен от него: резкий, терпкий, исцеляющий уязвленное самолюбие, обжигающая сила… какого его качества? «В любом случае, он есть, – думала она, поднимаясь в лифте, – в его кривой улыбке, в том, как он…» Тут она резко осеклась. «У Алана кривая улыбка? Похоже, на меня и вправду что-то нашло. Ладно! По крайней мере, я дома».

Она вошла, но в доме никого не было. Пустота полночного жилища, куда стремился за лаской и утешением, уязвляет и ранит, и Кэролайн именно что оскорбилась, хотя для Алана было обычнее обычного выйти прогуляться, пока она в театре, и вернуться после нее. С недавнего времени он проделывал это почти каждый вечер, и она над этим ничуть не задумывалась. Но сегодня это уязвило и озлобило ее.

Перейдя в другую комнату, она поглядела на самую большую фотографию Алана и осталась недовольна его улыбкой.

– Незрелая какая-то, – сказала Кэролайн.

Потом посмотрелась в зеркало и не без труда изобразила улыбку на собственном лице. Ею она осталась еще более недовольна, но по прямо противоположной причине.

– Надо смотреть правде в глаза, – произнесла двадцатисемилетняя ипохондричка. – Я постарела.

Она стояла и глядела на свое отражение, опустив уголки губ, и в застывшей тишине квартиры ей показалось, что она слышит безжалостный шелест песков времени. Секунда за секундой отслаивались частички кожи, фолликулы волос лопались, растрескивались и сгнивали, словно корни высохших деревьев. Все трубочки и мили тоненьких канальцев во внутренних органах засорялись, как высыхающие реки. А железы внутренней секреции, те самые наиважнейшие железы, захлебывались, забивались, изнашивались и распадались на куски. И она чувствовала, как распадается на куски ее семейная жизнь, вскоре исчезнет Алан, и закончится жизнь.

Ее взгляд уже давно перебежал на маленький пузырек. Кэролайн взяла его в руку, отвинтила крышку и выпила содержимое. Исполненная спокойствия и самообладания, она направилась в ванную и наполнила пузырек водой, добавив для горечи хинина. Потом поставила на место, снова посмотрелась в зеркало и обозвала себя таким