Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

же говорил… И кошмарному известию не хотелось верить. Этого не может быть. Это какое-то недоразумение. И царица надеялась, молилась и побуждала Протопопова действовать энергичнее. К себе государыня вызвала Лили Ден. Шли беспрерывные переговоры с Петроградом, откуда разные лица сообщали все новые и новые сведения о слухах в городе.

К написанному уже очередному письму государю императрица приписала следующие строки карандашом: «Мы сидим все вместе. Ты можешь себе представить наши чувства, мысли — наш Друг исчез. Вчера А. видела его, и он ей сказал, что Феликс просил его приехать к нему ночью, что за ним заедет автомобиль, чтобы он мог видеть Ирину. Автомобиль заехал за ним, военный автомобиль с двумя штатскими. И он уехал. Сегодня огромный скандал в Юсуповском доме. Большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д., все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит… Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошел в Юсуповский дом — он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Протопопова его задержать…

Феликс утверждает, будто он не являлся в его дом и что он никогда не звал его. Это, по-видимому, была западня. Я все еще полагаюсь на Божье милосердие, что его только увезли куда-либо. Протопопов делает все, что может… Я не могу, я не хочу верить, чтобы его убили. Да смилуется над нами Бог. Такая отчаянная тревога, но я спокойна — не могу этому поверить. Приезжай немедленно…»

Не имея около себя тогда ни одного серьезного человека, императрица в 4 часа 37 минут отправила государю телеграмму с просьбой прислать генерала Воейкова.

Днем государыне доложили, что князь Юсупов просит принять его. Государыне уже было доложено раньше, что Юсупов побывал у градоначальника и министра юстиции и уверил их в своей невиновности. Играя на своем свойстве с династией, князь Юсупов своим великолепием, необыкновенным шармом и великосветской беззастенчивостью не только покорил и генерала Балка, и министра Макарова, но и в полном смысле одурачил их. Градоначальник отменил распоряжение об обыске в его квартире, а министр юстиции отменил уже начатое было следствие и обнадежил князя в полной его личной неприкосновенности и в его праве уехать из Петрограда.

Полный самомнения от своих дипломатических успехов, князь, испрашивая аудиенцию у государыни, мечтал ловко обмануть и ее величество. Но государыня приказала на просьбу в приеме отказать и предложить Юсупову сообщить государыне письмом, что ему нужно.

Приехав к великому князю Дмитрию Павловичу, Юсупов и стал сочинять свое письмо сообща с великим князем и вызванным на помощь Пуришкевичем. Письмо было написано и к вечеру доставлено с нарочным во дворец. Вот его содержание:

«Ваше Императорское Величество,

Спешу исполнить Ваше приказание и сообщить Вам все то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возложено. По случаю новоселья, ночью 16 декабря, я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей и несколько дам. Великий князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12 часов ночи ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер, и спросил, откуда он звонит. Он ответил: „Слишком много хочешь знать“ — и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот все, что я слышал в этот вечер о Григории Ефимовиче.

Вернувшись от телефона к своим гостям, я им рассказал мой разговор по телефону, чем вызвал у них неосторожные замечания. Вы же знаете, Ваше Величество, что имя Григория Ефимовича во многих кругах было весьма непопулярно. Около трех часов у меня начался разъезд, и, попрощавшись с великим князем и двумя дамами, я с другими пошел в свой кабинет. Вдруг мне показалось, что где-то раздался выстрел. Я позвал человека и приказал ему узнать, в чем дело. Он вернулся и сказал: слышен был выстрел, но неизвестно откуда.

Тогда я сам пошел во двор и лично спросил дворника и городового, кто стрелял. Дворники сказали, что пили чай в дворницкой, а городовой сказал, что слышал выстрел, но не знает, кто стрелял. Тогда я пошел домой, велел позвать городового и сам протелефонировал Дмитрию Павловичу, спросив, не стрелял ли он. Он мне ответил, смеясь, что, выходя из дому, он выстрелил несколько раз в дворовую собаку и что с одной дамою сделался обморок. Когда я ему сказал, что выстрелы произвели сенсацию, то он мне ответил, что этого быть не может, так как никого другого не было.

Я позвал человека и пошел сам на двор и увидел одну из наших дворовых собак убитой у забора. Тогда я приказал человеку зарыть ее в саду.

В четыре часа все разъехались, и я вернулся во дворец великого князя Александра Михайловича, где я живу. На другой день, то есть сегодня утром, я узнал об исчезновении Григория Ефимовича, которое ставят в связь с моим вечером. Затем мне рассказали, что как будто бы видели меня у него ночью и что он со мною уехал. Это сущая ложь, так как весь вечер я и мои гости не покидали моего дома. Затем мне говорили, что он кому-то сказал, что поедет на днях познакомиться с Ириной. В этом есть доля правды, так как, когда я его видел в последний раз, он меня просил познакомить его с Ириной и спрашивал меня, тут ли она. Я ему сказал, что жена в Крыму, но приезжает числа 15 или 16 декабря. 14-го вечером я получил от Ирины телеграмму, в которой она пишет, что заболела и просит меня приехать вместе с ее братьями, которые выезжают сегодня вечером.

Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству

Феликс».

«Когда письмо было закончено и запечатано, — писал позже Пуришкевич, — Дмитрий Павлович вышел из кабинета отправить его по назначению, хотя мы все трое чувствовали некоторую неловкость друг перед другом, ибо все, в письме написанное, было умело продуманною ложью и изображало нас в виде незаслуженно оскорбленной добродетели».

Пуришкевич слишком снисходителен. У каждого порядочного человека письмо это вызывает гадливое, брезгливое, презрительное чувство.

Государыню это письмо не обмануло и не ввело в заблуждение, как думали его составители. Оно