Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

Павловича. Императрица распорядилась, дабы генерал-адъютант Максимович, исполнявший обязанности министра двора, отправился немедленно к великому князю Дмитрию Павловичу и объявил бы ему, что он арестован на квартире, что Максимович и исполнил. Великий князь просил было, чтобы императрица приняла его, но ее величество ответила категорическим отказом. Ему, как и князю Юсупову, во дворце уже не верили.

Государыня отправилась в церковь и, после обедни, телеграфировала государю: «Только что причастилась в домовой церкви. Все еще ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное. Не теряю пока надежды. Такой яркий, солнечный день. Надеюсь, что ты выедешь сегодня. Мне страшно необходимо твое присутствие».

В три часа императрица телеграфировала: «Приказала Максимовичу твоим именем запретить Дмитрию выезжать из дому до твоего возвращения. Дмитрий хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тела еще не найдено. Когда ты будешь здесь?»

Между тем из Петрограда во дворец продолжали передавать, что в высшем обществе ликование. То было воскресенье. Некоторые хозяйки «принимали». Некоторых визитеров встречали поцелуями, как на Пасху. Передали, что во дворце Дмитрия Павловича веселятся, поют, играют. Однако с объявлением ареста настроение несколько упало. Но с переездом Юсупова сюда нахлынула волна сплетен. Явилась сплетня, что будто бы сторонники Распутина хотят мстить и решили устроить покушение на великого князя. Стали просить об учреждении охраны, но охране Протопопова не доверяли и обратились к премьеру Трепову. Трепов, за спиной министра внутренних дел Протопопова, распорядился об учреждении особой военной охраны, чем как бы косвенно подтверждал абсурдный слух о возможности какого-то покушения. Шла явная борьба Трепова с Протопоповым. Конечно, все это усердно передавалось во дворец императрице.

Наконец императрица получила телеграмму, что государь выехал в Царское Село, а около 8 часов вечера принесли и вторую телеграмму: «Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 часов».

Вечером Протопопов доложил по телефону, что с наступлением темноты работы в реке пришлось прекратить, но что они возобновятся утром.

19-го утром поиски трупа около моста возобновились. Наконец, около одной полыньи, нашли примерзшую изнутри подо льдом шубу, а затем и примерзший ко льду труп Распутина. Съехались власти. Полиция торжествовала. В 12 часов 30 минут на берег реки около моста, где на салазках лежал труп Распутина, прибыл знаменитый в Петрограде судебный следователь Середа. Началось судебное следствие с опозданием на 36 часов, благодаря трусости министра юстиции Макарова.

Сконфуженный министр тоже побывал у моста. Теперь он, по просьбе прокурора палаты Завадского, стал добиваться, чтобы генерал Попов прекратил свое дознание, доказывая, что, осуществляемое параллельно со следствием, оно лишь будет мешать следователю. Протопопов уступил.

При осмотре трупа на нем были обнаружены три огнестрельные раны: в голову, в грудь и спину. Труп был слишком замерзший, и делать более подробный осмотр тут на месте нельзя было. Было приказано отвезти труп в здание Чесменской богадельни, что на Царскосельском шоссе, за городом, чтобы там, после от-таяния трупа, уже и произвести надлежащее судебно-медицинское освидетельствование.

Распутин оказался одетым в голубую шелковую рубашку, вышитую колосьями. Все это Протопопов по телефону подробно доложил ее величеству, упомянув и о поведении министра Макарова.

Дамы, дети плакали. В два часа государыня отправила навстречу его величеству телеграмму, в которой была фраза: «Нашли в воде».

Все во дворце с нетерпением ждали государя.

В Петрограде слух о находке трупа распространился быстро. Великий князь Николай Михайлович привез эту новость во дворец Дмитрия Павловича. Настроение участников дела стало унылым.

В Могилеве, в Ставке, в эти дни происходило следующее.

17 декабря в Ставку съехались на военный совет главнокомандующие фронтами генералы Брусилов, Эверт, Рузский и военный министр Беляев. Они были приглашены к высочайшему завтраку. После завтрака государь совершил обычную прогулку на автомобиле в Архиерейский лес и вернулся к чаю. Подали первую телеграмму (17 часов 7 минут) от ее величества.

«Горячо благодарю за письма. Не можешь ли немедленно прислать Воейкова? Нужно его содействие, т. к. наш Друг исчез с прошлой ночи. Мы еще надеемся на Божье милосердие. Замешаны Феликс и Дмитрий».

Государь, видимо, не обеспокоился и, переговорив по содержанию телеграммы после чая с Воейковым, поручил ему справиться о поездах и отправился на военный совет.

На совете обсуждался план военных действий на 1917 год. Государь и заместитель Алексеева генерал Гурко стояли за проведение в жизнь программы, принятой на военном совещании союзников в Шайти в ноябре 1916 года. Но государь, председательствуя, не высказывал своего мнения, дабы не стеснять присутствующих. Перед обедом был объявлен перерыв, а государь, выслушав доклад Воейкова, что поездов сегодня нет, телеграфировал царице (в 20 часов 5 минут): «Сердечно благодарю. Ужасно, что для Воейкова нет поезда до завтра. Не может ли помочь Протопопов?»

Затем государь снова председательствовал на совете.

Между тем слух об убийстве Распутина облетел вечером Ставку. Из Петрограда было передано сообщение «Биржевых ведомостей». Генерал Воейков доложил слух его величеству. В 23 часа 15 минут подали телеграмму от государыни: «Протопопов делает все возможное. Пока еще ничего не нашли. Феликс, намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам Боже…»

Государь взволновался. Схватился за голову. Быстро пройдя по коридорчику, его величество отмахнулся от пытавшегося что-то доложить гофмаршала. Свита была в смятении. Вышедший через несколько минут от государя камердинер на обращенные к нему вопросы махнул безнадежно рукой и прошептал, что его величество в ужасном расстройстве и ничего не хочет слышать. Разошлись по своим комнатам. Воейков, вызвавший в такой неурочный час своего начальника канцелярии, сказал только о том, что произошло. В свите сторонников старца не было. С ним дружил только Н. П. Саблин. Но к убийству все отнеслись серьезно, сдержанно и ожидали больших последствий. Барон Штакельберг долго беседовал с Воейковым, а вернувшись к себе, еще дольше разговаривал о случившемся с генералом Дубенским, сын которого дружил с великим князем Дмитрием Павловичем, и отец, естественно, волновался за сына, не замешан ли… Он уже узнал, что офицерство в Ставке ликует. В столовой потребовали шампанского. Кричали «ура!».

18-го, в воскресенье, государь с наследником были у обедни. Многие с любопытством вглядывались в государя, стараясь прочесть что-либо по его лицу, но напрасно. Государь, как всегда, был спокоен. После обедни государь прошел в штаб. Доклад должен был делать генерал-квартирмейстер Лукомский. Государь поздоровался, закурил.

«Ну, что нового?» — послышался обычный, ровный, приветливый голос. Генерал стал делать доклад. Как рассказывал он мне позже, он от