Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

волнения о случившемся почти не спал всю ночь. Служивший последние годы в Петербурге генерал разбирался в событиях. Убийство Распутина встревожило его. Оно казалось началом чего-то сложного и нехорошего. И хотелось предупредить государя. И вот он один на один с государем. Удобный момент. И, не отдавая себе отчета, как он будет говорить, Лукомский, закончив доклад, не без волнения, попросил у государя разрешения сделать доклад по вопросу постороннему, не относящемуся к военному докладу… Государь поднял на Лукомского глаза, как-то особенно внимательно посмотрел на него и затем, взяв генерала за руку повыше локтя, сказал мягко с доброй улыбкой: «Нет, Лукомский, у нас нет времени. Нас ждут на совещании… А вот я вижу у вас два набитых портфеля, так я вам помогу и возьму один…»

И как ни старался растерявшийся генерал помешать его величеству, государь взял один портфель. Много лет спустя, волнуясь, Лукомский рассказывал мне об этой сцене. Государь спокойно провел совещание. На высочайшем завтраке в числе приглашенных был и великий князь Павел Александрович. Государь был спокоен и приветлив, как всегда; между тем перед самым завтраком он получил телеграмму от царицы, в которой говорилось: «Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное».

После завтрака государь спросил генерала Гурко, много ли осталось вопросов на совещании, которые требуют его личного участия. Генерал ответил, что потребуется с час времени. Тогда государь сказал, что в таком случае, закончив совещание, он сегодня же выедет в Царское Село. Затем государь сообщил генералу, что он предполагает сказать в виде заключительного слова на совещании. Последнее вполне соответствовало взглядам и желанию Гурко. Так совещание и было государем закончено. На нем было решено произвести весною 1917 года общее наступление, причем главный удар предполагалось нанести армией генерала Брусилова. Все армии были уже настолько готовы во всех отношениях, что в успехе предстоящего решительного удара по противнику можно было не сомневаться. Веря в армию, в ее вождей, государь был в том вполне убежден.

После трех часов государь с наследником приехали в царский поезд. Государь несколько минут прогуливался с генералом Гурко, говорил о делах, но ни одним словом не обмолвился о петербургском событии.

В 4 часа 30 минут императорский поезд отбыл в Царское Село.

Только что императорский поезд отошел, как привезли из штаба телеграмму для его величества от государыни об аресте великого князя Дмитрия Павловича, о которой сказано выше. Ее передали вслед поезду.

За пятичасовым чаем государь оживленно беседовал со свитой о разных предметах. И когда разговор перешел на старообрядцев, государь внимательно слушал рассказ графа Шереметева, как он в качестве флигель-адъютанта его величества объявлял в Москве в 1906 году высочайшую волю об открытии церквей. Государь спрашивал подробности. Видно было, что это его действительно интересует.

Перед Оршей был встречен фельдъегерь с почтой из Петрограда и передана телеграмма, что шла вслед поезда из Ставки.

Телеграмма, отправленная из Царского Села в 3 часа (15 часов), гласила:

«Срочно. Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д. (Дмитрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д. хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь?»

Полученное же письмо от царицы от 17-го числа, приведенное выше, впервые знакомило государя подробно с тем, что случилось в Петрограде. Государь был крайне взволнован и из Орши отправил ее величеству такую телеграмму: «Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 часов. Сильный мороз. Заседание окончилось в 4 часа. Благословляю и целую».

Эта характерная телеграмма, второй факт (первый был накануне, когда государь схватился за голову), которым государь выдавал свое действительное отношение к убийству Распутина за время до приезда в Царское; выдавал, какое впечатление произвела на него действительно смерть Распутина. Эта смерть задела самое таинственное, самое сокровенное государя, чего он не скрывал только от царицы, так как он с ней «едино». Это вера в Распутина, как в посланника Божия, вера в Ами де Дье[134], его не станет — все кончится, будет катастрофа…

Но в это святая святых души государевой доступ был только царице. Для всех остальных государь — монарх.

И вот почему, послав царице телеграмму, государь за обедом и после него казался всем спокойным, как всегда. Даже с генералом Воейковым, единственным человеком, с которым вне Царского Села государь говорил об убийстве, даже с ним государь разговаривал так, что тот введен был в заблуждение и думал, что государь как будто чувствует некоторое облегчение от ухода из жизни Распутина. Между тем смерть Распутина настолько сильно ударила по психике государя, что надломила его.

19-го числа, в Малой Вишере, в два часа дня государь получил телеграмму от царицы, в которой были и такие слова: «Нашли в воде». Получил телеграмму о находке трупа и Воейков и доложил его величеству.

В 6 часов приехали в Царское Село. Государыня с дочерьми встретила в павильоне. Красные пятна заливали лицо ее величества. Крепче обыкновенного были сжаты губы. В двух автомобилях все проследовали во дворец.

Как только генерал Воейков вошел в свою квартиру, он тотчас же протелефонировал министру внутренних дел Протопопову о приглашении его с докладом к его величеству в 9 с половиной часов. Генерал высказал ему несколько соображений, считая ошибкой, что результаты розыска трупа стали известны публике. Это было странное, мало понятное ошибочное мнение Воейкова, с которым не соглашался Протопопов. Перед докладом Протопопов заехал к Воейкову, переговорили о случившемся. Воейков считал, что тело Распутина надо увезти скорее в Покровское, на родину. Протопопов как будто соглашался с этим мнением и обещал заехать к генералу после доклада.

Во дворце Протопопов был встречен очень милостиво. Его энергичные действия по дознанию об убийстве и по розыску трупа нашли полное одобрение. Докладывая как министр, он изображал в то же время собою не только сторонника, но и поклонника умершего старца, который был для него Григорием Ефимовичем, провидцем, молитвенником. Это была неправда. Это было политическое шарлатанство. Но не надо забывать, что Протопопов был министр не бюрократ, а министр из нашего парламента, министр-общественник, министр-политик.

Он и политиканствовал с Распутиным так же, как некогда политиканствовал первый парламентский министр Алексей Хвостов. Но только тот спекулировал на живом Распутине, а Протопопов, схватив всю мистическую подкладку отношения к старцу с первого же доклада после его смерти, стал спекулировать мертвым Распутиным. Милостивый прием приободрил его. Он сделал подробный доклад их величествам…