Сказки Освии. Шершех - Татьяна Бондарь

я знала, что ты её любишь, даже отравленная я ей бы ничего не сделала. Не представляю, как ты от нас с Рональдом ухитрился скрыть это.

— Было не просто, — нотка гордости за себя скользнула в его голосе. — Пришлось посвятить много времени и сил духовным практикам, которые научили меня отвлекаться от суетных мыслей и эмоций. Проще говоря, я ещё в детстве заметил, что если думать о чем-то скучном, то Рональд считывает это как спокойствие. Последние пару месяцев я думаю вместо Амель о том, как украсить свадебный торт, ну или кто-то из министров тему подбрасывает.

— У тебя хорошо получилось, ты справился. А я не понимала, почему ты выбрал её, после всего, что она сделала, после всех этих поклонниц, которые крутились вокруг тебя. Ты слышал, какой плач они устроили, узнав, что ты женишься?

— Слышал, — поёжился Альберт. — Именно этот плач окончательно убедил меня в правильности моего решения. Эти истерички меня пугают. Их поведение переходит все границы. В окна заглядывают, хоть я на первый этаж вообще не спускаюсь. Подарки шлют…странные. Одна прислала знаешь что? Свой ночной горшок! Хорошо, хоть пустой и мытый.

А однажды я в парк вышел на прогулку, сел на скамейку почитать, а ко мне из фонтана одна вылазит, посинела вся от холода, дрожит и говорит: «Я тебя уже три дня здесь жду, мой прекрасный принц». Она не была болотницей, вымокла, волосы сосульками и капля на носу. Потом ещё неделю в кошмарах мне являлась, руки тянула и говорила: «Женись на мне, мой прекрасный принц!». Мне даже пришлось у Комира просить снотворное. А вы с Рональдом всё время вместе, и сами не понимаете, какие счастливые. Я всегда вам завидовал, ещё с вашей первой встречи.

А Амель…с нею, как и с тобой, не скучно. Какие письма она умеет писать!.. — протянул он смакуя. — Когда мы её только расколдовали, помнишь, в Аскаре, Амель, оставшись со мной наедине, сказала, что ей всё равно, что я её спас. По её мнению, моё поведение было непозволительным для короля, оскорбляло её и как девушку, и как принцессу. «Я лучше умру, чем выйду за тебя», — заявила она мне, прибавив, что скорее согласится стать женой нищего, но благородного человека, чем моей. Она отказала мне, самому завидному жениху на три королевства. Меня ещё никто так не задевал, я всегда был неотразим.

Пришлось сказать ей, что первое слово дороже второго, и дать согласие на брак во всеуслышанье. Она, как принцесса, не могла пойти против данного слова, иначе и вправду смерть, ты сама знаешь. Амель пришлось признать, что фраза «лучше умру, чем выйду за тебя» — была фигурой речи. К тому же, ещё совсем недавно она так сильно провинилась и перед нашим королевством, и перед своим, что влипать в новые проблемы побоялась. Ей пришлось согласиться. Вот и началась вся эта утомительная возня с платьями и подштанниками.

Но Амель не смирилась со своим поражением и стала отыгрываться в письмах. Она проявила находчивость, разузнала мои секреты, которые я старался стереть из своей и чужой памяти в течение последних десяти лет. В первом же её письме оказался огнестой. Знаешь, что это такое?

Я кивнула. Огнестой был маленьким цветочком, высотой всего в пядь. Он рос на вершинах холмов, где много солнца. Огнестой любил тепло, и с лёгкостью запасал его, а потом, с такой же лёгкостью отдавал обратно, если кто-то осмеливался дотронуться до него. Огнестой все обходили стороной. Даже просто коснувшись его, можно было получить сильный ожог. Любой зной и даже пламя костра ему были ни по чём, потому что он сам был, как огонь.

— Но ты не знаешь, чем был огнестой для меня, — продолжил Альберт. — Когда мне было восемь, я поспорил с друзьями, что смогу съесть три листа огнестоя. Это была проверка на храбрость, и на глупость одновременно. Одну из них я провалил. Я съел ровно три листа.

Ожог был таким сильным, что обратно с поляны меня уже несли. Вернее, нёс. Рональд, конечно. Дружки, которые подбивали меня на это, благополучно разбежались, оставив умирать. Мне просто повезло, что догадливый братец решил проверить, что заставило их предаться бегству.

Тринадцатилетний Рональд притащил меня на себе домой, объяснил всё родителям, и получил от них незаслуженное наказание, за то, что не досмотрел за мной.

Когда я поправился, Рональд уже научился заново сидеть, и родители принялись объяснять мне, что, если играть в такие игры, то наказания не избежать, даже если ты уже был наказан своей собственной глупостью.

Меня отлупили так, что я предпочёл бы повторить огнестой. Я плохо слышал, что именно говорил отец, мне заложило уши от собственного крика, но общий смысл был примерно в том, что умный мужчина никогда не свяжется с опасностью ради того, чтобы что-то кому-то доказать.

Рональд оценивающе наблюдал за поркой, а потом сказал, что ему досталось больше. Няня Мэлли подтвердила. Тогда я впервые пропитался к брату уважением. Таких братьев не предают.

С огнестоем Амель прислала ещё и это, — он достал из нагрудного кармана истрёпанный листок, развернул и протянул мне. На нем была всего две строчки:

«Урок с огнестоем тебя ничему не научил. Ты как был дураком, так и остался».

Убедившись, что я прочитала, Альберт кивнул и продолжил:

— Ей пришлось копнуть глубоко в прошлое, чтобы узнать эту историю. И тогда я тоже принялся «копать». Я порылся в её детских травмах, и кое-что узнал. У неё был один незабываемый учитель. Она боялась его больше, чем темноты, гнева родителей, или злой нянечки, заставляющей доедать кашу.

Этот учитель сказал отцу Амель, что обучение его дочери пойдёт быстрее, если король дозволит в наказание бить её по пальцам. Такой педагогический приём был самым современным на тот момент. Папа Амель долго сомневался разрешить ли, но потом поддался на уговоры учителя, и Амель стали бить золотым пером птицы-стража. Помнишь, в Аскаре есть такие, они облетают земли и предупреждают об опасности?

Учителю было трудно угодить, и он, вопреки своим обещаниям, прибегал к наказанию чаще, чем следовало. У него была тяжёлая рука и своя любимая фраза. Каждый раз, когда дело доходило до пера, перед первым ударом он говорил:

«Только крылья знания поднимут тебя над королевством и помогут защитить его границы, что и следует делать монарху. Я желаю тебе добра, поэтому бью.»

Амель так боялась учителя с его «добром», что однажды сама порезала себе руку, лишь бы не идти на урок, и я