Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

Я понятым показал, откуда взял.

— Вынимайте всё из карманов, из сумки, — следователь брезгливо стряхнул попавший на протокол песок.

— Да у него, как у латыша — только хер, да душа, — Феликс выложил ополовиненную пачку «Marlboro», зажигалку, китайскую подделку под «Zippo», упаковку презервативов, чётки зоновской работы с подвеской в виде воровской звезды.

Мобильник передал из рук в руки с пояснением:

— Я попробовал активировать, пин-код, собака, спрашивает.

— Потом разберёмся, — Февралёв начал сноровисто упаковывать вещи.

Джинсовку и кроссовки — раздельно в шуршащие мешки для мусора.

— Андрей Владимирович, на чём обратно поедем? — спросил, обматывая свёрток скотчем.

— Онучина забираем? — у Рязанцева возник встречный вопрос.

— Конечно. Его допрашивать надо. Не знаю только, когда до него руки дойдут. Может, вы допросите? Отдельное поручение — с меня.

— Да без проблем. Тогда я в дежурку звоню, пусть снова «буханку» присылают. В нашу «шестёрку» все не поместимся.

Пока ждали транспорт, прохудилось небо. Пришлось укрыться под навесом. Вкрадчивый шелест дождя по рубероиду убаюкивал. Рязанцев сделал несколько энергичных вращений корпусом, выдернул из заднего кармана брюк сложенную вчетверо брошюру.

— Кирилл Сергеевич, проконсультируйте студента-заочника.

Февралёв пробежал глазами условия задачи.

— До вечера потерпит? Голова другим совершенно занята. Оставьте мне методичку.

Лешего заперли в заднем отсеке подъехавшего «УАЗа». На командирское место уселся Февралёв. Оперативники, участковый с ружьём и понятые разместились в салоне, в котором немилосердно воняло бензином. Только тронулись, по ребристому металлическому полу с грохотом покатилась банка из-под олифы.

Добровольные помощницы искали в минусах плюсы:

— Зато на троллейбусе сэкономили.

Участковый вполголоса диктовал номер своего телефона понятой в жёлтых вельветовых брючках. Та обмирала от волнующей близости, спровоцированной тесным сиденьем.

Вторая женщина — крашеная блонда в мини-юбке «карандаш» — украдкой зыркала на Андрейку. Круглые колени, мощные окорока заголившихся бедёр слепили глаз. Рязанцев сделал над собой усилие и отвернулся к окну.

В поле его зрения попал Феликс. Он с интересом рассматривал острую стамеску, крепко насаженную на массивную деревянную рукоять. Из бокового кармана куртки опера торчали изогнутые ручки пассатижей. Удачно он наведался в сарай! Грешок, водившийся за Кобылянским, в розыске осуждали не все. Были такие, что приравнивали к боевым трофеям. Рязанцев же называл «крысятничеством». До перехода в ОРЧ он цапался с Феликсом по этой теме. Сейчас от резкой фразы удержало присутствие посторонних.

35

10 июня 2004.Четверг.

09.00–10.45

Сутулов и Петрушин, дослужившиеся: один — до подполковника, второй — до майора, импортного термина «дежавю» не знали. Но русские пословицы «опять двадцать пять» и «на колу мочало, начинай сначала» обоим были хорошо известны. Каждая подходила к ситуации.

Повторялся сценарий четырёхлетней давности. Тогда с Пандусом работали по заказному убийству Зябликова и Калинина, а потом по убийству Рубайло. Он всегда молчал, как пень, и ничего не подписывал.

На разборке, где грохнули Рубайло, Пандус сломал челюсть переговорщику из другой группировки. Долго скрывался от следствия, взяли его убойщики. За кулак он получил максимум — два года. Освободился, как полагается честному, по звонку.

— Ва-валера, м-м…может, он глу-ухонемой? — подкуривая очередную сигарету, спросил Сутулов.

Петрушин в ответ флегматично пожал вислыми плечами. Шли вторые сутки, как он решил подвязать со спиртным. Соответственно, чувствовал себя паршиво. Обильно потел, не мог сосредоточиться на элементарном, изнемогал от тремора. В густой чёрной апатии тонуло всё, даже желание привычным способом взбодриться.

Тупо удивлялся, как выдержал утреннее мероприятие. Хорошо, что им была отведена пассивная роль. Собираясь на выезд, Петрушин не стал вооружаться. Одна мысль о табельном ПМ внушала ужас. Для отмазки сунул в кобуру муляж пистолета, валявшийся в столе с незапамятных времён. Прокатило…

Пандус видел, что менты не лютые. Не то, что бить, даже орать им в лом. Особенно квёлым выглядел горбоносый брюнет с пропитой заточкой[279]. Раньше он смахивал на цыгана, а теперь, без усов, вполовину усохший, сильно постаревший — на еврея.

Валера Петрушин одной ногой стоял на гражданке. В июле ему исполнялось сорок пять, предельный возраст для майора. О продлении контракта вопрос не стоял. Петрушина терпели за прошлые заслуги. Его дружба с бутылкой была секретом Полишинеля. Он конкретно забил на службу. За последний год трижды уходил на больничный. Не раскрыл ни одного преступления. Воспитательные беседы давали нулевой эффект. Начальство пыталось растормошить его административным путём. Валеру понизили в должности. Из старших оперов он стал простым о/у. Ему до минимума снизили надбавки к окладу. При этом объявили прямым текстом: «Возьмись за ум, мужик, всё воротим».

Атрофированные амбиции спали крепким сном. В управлении молились, чтобы Петрушин не начудил под занавес.

Сутулову пришлось греть жулика в одиночку. На руках у подполковника был один козырь. Через десять минут он с него ухарски зашёлся.

— У-убийство со. совершено д-днём, в-в жи-илом ра…районе. Д-думаешь, мы сви…свидетелей не на-ашли? Ого-го, с-сколько! Очередь д-до того конца к-к…коридора выстроится! С-сейчаст-тебя о-о-опознавать начнут о-один за-а дру…другим.

Пандуса на пушку не возьмёшь, он — кремень. Но годы точат самый твёрдый минерал. Последняя ходка далась кремню трудно. Администрация начала плющить, как только заехал в зону. Чтобы сохранить авторитет, пришлось бодаться. На круг больше времени в ШИЗО[280] провёл, чем в отряде. И на воле не в санатории оздоровительном кантовался. Жрал кое-как, чаще всухомятку. Крепко поддавал. В драке с хачами получил по печени бейсбольной битой. К тому же на нерве постоянно.

Оттого Пандус выглядел старше своих лет. Ёжик волос на кумполе поредел. Десны кровоточат, шатаются передние зубы. Иногда в правом боку так схватит, что из глаз искры сыплются, как от электросварки.

С последней встречи вся присутствующая троица сдала. И у ментов, и у братвы житуха — не мёд.

Кабинет убойного отдела требовал ремонта, хотя бы косметики. Глядя на унылые жёлто-серые стены, не верилось, что родной их цвет — аквамарин. Слой ядовитого никотина глубоко въелся в краску. Бугристый потолок казался закопчённым, по углам тяжело колыхались гамаки паутины. Зато окошки были довольно чистые. Позапрошлой весной хозяева устраивали субботник, протёрли стёкла газетами.

Мебель в милиции не обновляли лет двадцать, имеющаяся обветшала до крайности. Случалось, что стул рассыпался под человеком, и тот под общий хохот летел на пол.

Кое-какие обновки, впрочем, появились. К примеру, компьютер на запасном рабочем месте. Он был приблудный, не состоящий на балансе. У монитора в замурзанном корпусе — маленький выпуклый экран с низким разрешением. Системный блок, когда его удавалось завести, рычал под столом, как трактор. В служебных целях компом чаще других пользовался Рязанцев.

Прокурорские следователи, работая в ОРЧ, набирали на нём протоколы допросов. Ворчали,