Поэты 1790–1810-х годов - Василий Пушкин

262. ВЕЧЕР

Нет боле сил терпеть! Куда ни сунься: споры,И сплетни, и обман, и глупость, и раздоры!Вчера, не знаю как, попал в один я дом;Я проклял жизнь мою. Какой вралей содом!Хозяин об одной лишь музыке толкует;Хозяйка хвалится, что славно дочь танцует;А дочка, поясок под шею подвязав,Кричит, что прискакал в коляске модной — граф.Граф входит. Все его с восторгом принимают.Как мил он, как богат, как знатен, повторяют.Хозяйка на ушко мне шепчет в тот же час:«Он в Грушеньку влюблен: он всякий день у нас».Но граф, о Грушеньке никак не помышляя,Ветране говорит, ей руку пожимая:«Какая скука здесь! Какой несносный дом!Я с этими людьми, божусь, для вас знаком;Я с вами быть хочу, я видеть вас желаю.Для вас я всё терплю и глупостям прощаю».Ветрана счастлива, что граф покорен ей.Вдруг растворяют дверь и входит Стукодей.Несносный говорун. О всем уже он знает:Тот женится, другой супругу оставляет;Тот проигрался весь, тот по уши в долгах.Потом судить он стал, к несчастью, о стихах.По мнению его, Надутов всех пленяет,А Дмитрев… Карамзин безделки сочиняет;Державин, например, изрядно бы писал,Но также, кроме од, не стоит он похвал.Пропали трагики, исчезла россов слава!И начал, наконец, твердить нам роль Синава;Коверкался, кричал — все восхищались им;Один лишь старичок, смеясь со мной над ним:«Невежду, — мне сказал, — я вечно извиняю;Молчу и слушаю, а в спор с ним не вступаю;Напротив, кажется забавен часто он:Соврет и думает, что вздор его — закон.Что наш питает ум, что сердце восхищает,Безделкою пустой невежда называет.Нет нужды! Верьте мне: нелепая хулаПисателю венец, поэту похвала».Я отдохнул. Увы, недолго быть в покое!Хозяйка подошла. «Теперь нас только трое;Не можете ли вы четвертым с нами бытьИ сесть играть в бостон. Без карт не можно жить.Кто ими в обществе себя не занимает,Воспитан дурно тот и скучен всем бывает».Итак, мы за бостон. А там оркестр шумит;Тут граф жеманится, и Стукодей кричит;Змеяда всех бранит, ругает за игрою.Играю и дрожу, и жду беды с собою.Хозяйка милая не помнит ничего.«Где Грушенька? Где граф? Не вижу я его!»Бостон наш кончился, а в зале уж танцуют.Как Грушенька, как граф прекрасно вальсируют!Хозяйка с радости всех обнимает нас.Змеяда ей твердит: «Ну, матка, в добрый час!Граф, право, молодец: к концу скорее дело!На бога положись и по рукам бей смело;Он знатен и хорош, и с лучшими знаком;Твой муженек с тобой согласен будет в том».Ветрана слышит то, смеется и вертится.К беде моей, тогда идет ко мне, садитсяБелиза толстая, рассказчица, швея[279].«Ей-богу, — говорит, — вот чудная семья!Хозяин с флейтою всё время провождает,Жена преглупая и всем надоедает,А в Грушеньке, поверь, пути не будет ввек.Но дело не о том: ты умный человек;У Скопидомова ты всякий день бываешь;Проказы все его и всё о нем ты знаешь:Не правда ль, что в жене находит он врагаИ что она ему поставила рога?Нахалов часто с ней в театре и воксале;Вчера он танцевал два польских с ней на бале,А после он ее в карету посадил;Несчастный Скопидом беду себе купил;Бог наградил его прекрасною женою!Да, полно, сам дурак всем шалостям виною.Не он один таков: в Москве им счета нет!Буянов и не глуп, но вздумал в сорок летЖениться и франтить, и тем себя прославить,Чтоб женушку свою тотчас другим оставить;И подлинно, успел в том модный господин:С французом барыня уехала в Берлин».Я слушал и молчал. Текли слова рекою;Я мог ей отвечать лишь только головою.Хотел уйти, ушел. Что ж вышло из того?Дивлюся силе я терпенья моего.Попал в беседу я, достойную почтенья:Тут был великий шум, различны были мненья;Однако из всего понять я спора мог,Что то произвели котлеты и пирог;И кончилось всё тем, что у одной ЛизетыИ вафли лучшие, и лучшие котлеты.Но, кстати, стол готов; все кинулись туда,Покойно думал есть — и тут со мной беда!Несчастного меня с Вралевым посадилиИ милым подлинно соседом наградили!Не медля, начал он вопросы мне творить:Кто я таков? Что я? Где я изволю жить?Потом, о молодых и старых рассуждая:«Нет, нынче жизнь плоха, — твердил он, воздыхая. —Всё стало мудрено, нет доброго ни в чем;Вот я-таки скажу и о сынке моем:Уж малый в двадцать лет, а книги лишь читает,Не ищет ни чинов, ни счастья не желает;Я дочь Рубинова посватал за него;Любезный мой сынок не хочет и того:На деньгах, батюшка, никак-де не женюся,А я жену возьму, когда в нее влюблюся.Как быть, не знаю, с ним, — и чувствую я то,Что будет он бедняк, а более ничто.Вот что произвели проклятые науки!Не нужно золото — давай Жан-Жака в руки!Да полно, старые не лучше молодых;Не много разницы найдешь ты ныне в них.Нередко и старик, что делает, не знает:Он хулит молодых и им же потакает.Князь Милов в пятьдесят и с лишком уже летСпроказил так теперь, что весь дивится свет.Он, будучи богат и дочь одну имея,Воспитывать ее, как должно, не жалея,Решился наконец бедняжку погубить:Майора одного изволь на ней женить!И что ж он говорит себе во оправданье —Ты со смеху умрешь — вот всё его желанье:„Мой зять любезен мне, и скромен, и умен;Он света пустотой никак не ослеплен;Советов-де моих он вечно не забудет;В глубокой старости меня покоить будет.Не знатен, беден он — я для него богат;А честность знатности дороже мне стократ!“Вот, друг сердечный мой, как нынче рассуждают!И умниками их иные называют!»Сосед мой тут умолк; в отраду я емуСказал, что редкие последуют тому;Что Миловых князей у нас, конечно, мало;Что золото копить желанье не пропало;Что любим мы чины и ленты получать,Не любим только их заслугой доставать;Что также здесь не все охотники до чтенья;Что редкие у нас желают просвещенья;Не всякий знаниям честь должну воздаетИ часто враль, глупец разумником слывет;Достоинств лаврами у нас не украшают;Здесь любят плясунов — ученых презирают.Тут ужин кончился — и я домой тотчас.О хижина моя, приятней ты сто разВсех модных ужинов, концертов всех и балов,Где часто видим мы безумцев и нахалов!В тебе насмешек злых, в тебе злословья нет:В тебе спокойствие и тишина живет;В тебе и разум мой, и дух всегда свободен.Утехи мне дарить свет модный не способен,И для того теперь навек прощаюсь с ним:Фортуны не найду я с сердцем в нем моим.

<1798>

263. К ЛЮБИМЦАМ МУЗ [280]

Подражание Горацию

Белеют от снегов угрюмых гор вершины;Везде туман и мрак, покрыты реки льдом;               Унылы рощи и долины;Где кубок золотой? Мы сядем пред огнем.Как хочет, пусть Зевес вселенной управляет!Он рек и сотворил. Подвластно всё ему;               Он громом, молнией играет;Послушны бури, вихрь Зевесу одному.Любимец муз счастлив во все премены года:Он пользуется тем, что видит пред собой.               Друзья, для нас природаИ в ужасах своих блистает красотой!Где лиры? Станем петь. Нас Феб соединяет;Вергилий росских стран присутствием своим               К наукам жар рождает.Кто с музами живет, утехи вечно с ним!Вас грации давно украсили венками,Вам должно петь, друзья! И Дмитрев, Карамзин               Прекрасными стихамиПленяют, учат нас, а я молчу один!Нет, нет! И я хочу, как вы, греметь на лире:Лечу ко славе я, ваш дух во мне горит,               И я известен буду в мире!О радость, о восторг! И я… и я пиит!

<1804>

264. К В. А. ЖУКОВСКОМУ («Скажи, любезный друг, какая прибыль в том…»)

Licuit semperque licebitSignatum praesente nota producere nomen.Ut silvae loliis pro nos mutantur in annos.Prima cadunt; ita verborum vetus interit aetas,Et juvenum ritu florent modo nata vigentque.

Horat. Ars poetica[281]

Скажи, любезный друг, какая прибыль в том,Что часто я тружусь день целый над стихом?Что Кондильяка я и Дюмарсе читаю,Что логике учусь и ясным быть желаю?Какая слава мне за тяжкие труды?Лишь только всякий час себе я жду беды;Стихомарателей здесь скопище упрямо.Не ставлю я нигде ни семо, ни овамо;Я, признаюсь, люблю Карамзина читатьИ в слоге Дмитреву стараюсь подражать.Кто мыслит правильно, кто мыслит благородно,Тот изъясняется приятно и свободно.Славянские слова таланта не дают,И на Парнас они поэта не ведут.Кто русской грамоте, как должно, не учился,Напрасно тот писать трагедии пустился;Поэма громкая, в которой плана нет,Не песнопение, но сущий только бред.

Вот мнение мое! Я в нем не ошибаюсьИ на Горация и Депрео ссылаюсь:Они против врагов мне твердый будут щит;Рассудок следовать примерам их велит.Талант нам Феб дает, а вкус дает ученье.Что просвещает ум? питает душу? — чтенье.В чем уверяют нас Паскаль и Боссюэт,В Синопсисе того, в Степенной книге нет.Отечество люблю, язык я русский знаю,Но Тредьяковского с Расином не равняю;И Пиндар наших стран тем слогом не писал,Каким Баян в свой век героев воспевал.

Я прав, и ты со мной, конечно, в том согласен;Но правду говорить безумцам — труд напрасен.Я вижу весь собор безграмотных славян,Которыми здесь вкус к изящному попран,Против меня теперь рыка́ющий ужасно,К дружине вопиет наш Балдус велегласно:«О братие мои, зову на помощь вас!Ударим на него, и первый буду аз.Кто нам грамматике советует учиться,Во тьму кромешную, в геенну погрузится;И аще смеет кто Карамзина хвалить,Наш долг, о людие, злодея истребить».Не бойся, говоришь ты мне, о друг почтенный.Не бойся, мрак исчез — настал нам век блаженный!Великий Петр, потом Великая жена,Которой именем вселенная полна,Нам к просвещению, к наукам путь открыли,Венчали лаврами и светом озарили.Вергилий и Омер, Софокл и Эврипид,Гораций, Ювенал, Саллюстий, ФукидидЗнакомы стали нам, и к вечной славе россовВо хладном Севере родился Ломоносов!На лире золотой Державин возгремел,Бессмертную в стихах бессмертных он воспел;Любимец аонид и Фебом вдохновенный,Представил Душеньку в поэме несравненной.Во вкусе час настал великих перемен:Явились Карамзин и Дмитрев — Лафонтен!Вот чем все русские должны гордиться ныне!Хвала Великому! Хвала Екатерине!Пусть Клит рецензии тисненью предает —Безумцу вопреки, поэт всегда поэт.

Итак, любезный друг, я смело в бой вступаю;В словесности раскол, как должно, осуждаю.Арист душою добр, но автор он дурной,И нам от книг его нет пользы никакой;В странице каждой он слог древний выхваляетИ русским всем словам прямой источник знает,—Что нужды? Толстый том, где зависть лишь видна,Не есть Лагарпов курс, а пагуба одна.В славянском языке и сам я пользу вижу,Но вкус я варварский гоню и ненавижу.В душе своей ношу к изящному любовь;Творенье без идей мою волнует кровь.Слов много затвердить не есть еще ученье,Нам нужны не слова — нам нужно просвещенье.

1810

265. К Д. В. ДАШКОВУ («Что слышу я, Дашков? Какое ослепленье!..»)