Поэты 1790–1810-х годов - Василий Пушкин

271. ЛЮБЛЮ И НЕ ЛЮБЛЮ

Люблю я многое, конечно,Люблю с друзьями я шутить,Люблю любить я их сердечно,Люблю шампанское я пить,Люблю читать мои посланья,Люблю я слушать и других,Люблю веселые собранья,Люблю красавиц молодых.Над ближним не люблю смеятьсяНевежд я не люблю хвалить,Славянофилам удивляться,К вельможам на поклон ходить.Я не люблю людей коварныхИ гордых не люблю глупцов,Похвальных слов высокопарныхИ плоских, скаредных стихов.Люблю по моде одеватьсяИ в обществах приятных быть.Люблю любезным я казаться,Расина наизусть твердить.Люблю Державина творенья,Люблю я «Модную жену»,Люблю для сердца утешеньяХвалу я петь Карамзину.В собраньях не люблю нахалов,Подагрой не люблю страдать,Я глупых не люблю журналов,Я в карты не люблю играть,И наших Квинтильянов мнимыхСуждений не люблю я злых;Сердец я не люблю строптивых,Актеров не люблю дурных.Я в хижине моей смиренной,Где столько горя и забот,Подчас, Амуром вдохновенный,Люблю петь граций хоровод;Люблю пред милыми друзьямиСвою я душу изливатьИ юность резвую с слезамиЛюблю в стихах воспоминать.

<1815>

272. К*** («Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас…»)

Cujus autem aures veritati clausae, ut ab amico verum audire nequeant, hujus salus desperanda est.

Cicero [284]

Я грешен. Видно, мне кибитка не Парнас;Но строг, несправедлив карающий ваш глас,И бедные стихи, плод шутки и дороги,По мненью моему, не стоили тревоги.Просодии в них нет, нет вкуса — виноват!Но вы передо мной виновнее стократ.Разбор, поверьте мне, столь едкий — не услуга:Я слух ваш оскорбил — вы оскорбили друга.Вы вспомните о том, что первый, может быть,Осмелился глупцам я правду говорить;Осмелился сказать хорошими стихами,Что автор без идей, трудяся над словами,Останется всегда невеждой и глупцом;Я злого Гашпара убил одним стихом,И, гнева не боясь варягов беспокойных,В восторге я хвалил писателей достойных!Неблагодарные! О том забыли вы,И ныне, не щадя седой моей главы,Вы издеваетесь бесчинно надо мною;Довольно и без вас я был гоним судьбою!В дурных стихах большой не вижу я вины;Приятели беречь приятеля должны.Я не обидел вас. В душе моей незлобной,Лишь к пламенной любви и дружеству способной,Не приходила мысль над другом мне шутить!С прискорбием скажу: что прибыли любить?Здесь острое словцо приязни всей дороже,И дружество почти на ненависть похоже.Но боже сохрани, чтоб точно думал я,Что в наши времена не водятся друзья!Нет, бурных дней моих на пасмурном закатеЯ истинно счастлив, имея друга в брате!Сердцами сходствуем; он точно я другой:Я горе с ним делю; он — радости со мной.Благодарю судьбу! Чего желать мне боле?Проказничать, шутить, смеяться в вашей воле.Вы все любезны мне, хоть я на вас сердит;Нам быть в согласии сам Аполлон велит.Прямая наша цель есть польза, просвещенье,Богатство языка и вкуса очищенье;Но должно ли шутя о пользе рассуждать?Глупцы не престают возиться и писать,Дурачить Талию, ругаться Мельпомене;Смеемся мы тайком — они кричат на сцене.Нет, явною войной искореним врагов!Я верный ваш собрат и действовать готов;Их оды жалкие, забавные их драмы,Похвальные слова, поэмы, эпиграммы,Конечно, не уйдут от критики моей:Невежд учить люблю и уважать друзей.

1816

273. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ В. А. ЖУКОВСКОГО

                   Он стал известен сам собой;На лире он любовь, героев воспевает;                   Любимец муз соединяетПрекраснейший талант с прекраснейшей душой.

<1817>

274. К НОВЫМ ЗАКОНОДАТЕЛЯМ ВКУСА

Хвала вам, смелые певцы и стиходеи.В поэзии теперь нам кодекс новый дан:                   Гораций и Парни — пигмеи,                   А Пумпер Никель — великан!

1824

275. ЭКСПРОМТ НА ПРОЩАНИЕ С ДРУЗЬЯМИ А. И. И С. И. Т<УРГЕНЕВЫМИ>

Прощайте, милые друзья!Подагрик расстается с вами,Но с вами сердцем буду я,Пока еще храним богами.Час близок; может быть, увы,Меня не будет — будьте вы!

1825

276. ЭКСПРОМТ НА ОТЪЕЗД Н. М. КАРАМЗИНА В ЧУЖИЕ КРАИ

            Дельфийский бог, венец тобою дан            Историку, философу, поэту!О, будь вождем его! Пусть, странствуя по свету,Он возвратится здрав для славы россиян!

Май 1826

277. КАПИТАН ХРАБРОВ

ГЛАВА 1

Большой саратовской дорогой,В кибитке низенькой, убогой,На родину тащился я,В село, где в домике смиренномЖила старушка мать моя,И с сердцем, часто сокрушенным,Воспоминала обо мне.Семь лет я не был в той стране,Семь лет с родимой я расстался,В походах и сраженьях был,Чин капитана получилИ орденами украшался.

Хотел бы я, романтик новый,Осенний вечер описатьИ тоном жалостным сказать,Как ветер бушевал суровый,Как с неба дождь ушатом лил,Как в бурке я дрожал косматой;Но Аполлон замысловатый,Увы! меня не наградилТалантом Байронов чудесных,И на Руси теперь известных.

Подъехал мой ямщик к реке,И вот паром. Там вдалеке,Я вижу, огонек мелькает;«Скорей, — я закричал, — друзья!Ночлег нас добрый ожидает:Я вас согрею и себя».Старик с плешивой головою,С седою длинной бородоюСтоит на берегу другомИ нас встречает с фонарем;А дождь всё льет, и с мокрым снегом.Слуга мой верный ЕремейВ шинели фризовой своейВ дом к старику пустился бегом,А я за ним, старик за мной;Ночлегу рад я всей душой.

Мы входим в горницу. На лавкеСтаруха сгорбившись сидит,Лучинка перед ней горит;В ногах ее мальчишка в шапкеИграет с кошкою своей.«Старушка добрая, здорово!Согрей нам чайник поскорей!»— «Сейчас, бояре! Всё готово!»И самовар уже кипит,Ром на столе, я согреваюсь;Хозяин пристально глядит,Как я ко сну приготовляюсь.Мой добрый спутник ЕремейДавно храпит: он спать охотник.Старик, старуха и работник —Все вышли вон. Сверчок-злодейМне скучным криком спать мешает,Огарок сальный догорает;Но как заснуть? Там сотни крысВозиться, кажется, сошлись.Я вдруг вскочил от нетерпенья,Пошел убежища искать;В сенях чулан и там кровать:Вот место для отдохновенья.Я лег — и слышу разговор:У старика с женою спор.«Что мешкаешь? Ступай скорее!Приезжие сном крепким спят».— «К рассвету наши прилетят:Их подожду! Тогда смелееК концу мы дело приведем;Пощады нет! Мы их убьем!»— «А где ж ямщик?» — «Он связан мноюИ пьяный на́ сене лежит».— «Ну, как всё кончится бедою?»— «Ни слова боле! Я сердитИ проучить тебя умею».— «Я, Климыч, за тебя робею».Умолкли. Я тихонько встал,Кинжал и пистолеты взял;Сонливый мой слуга проснулся,Пошли мы ямщика будить:Насилу наш бедняк очнулся.«Послушай, нас хотят убить:Мы у разбойников. СкорееКоней в кибитку запрягай;Прочь колокольчик! Не зевай!Спасемся ночью мы вернее».Готова тройка. Мы с большимТрудом ворота отворили;Бежит старик, работник с ним.«Вы нас, — кричат, — не ускорили!Мы здесь. Трудненько вам спастиоь!Смотри же, барин, берегись!»Батрак за повода хватает,Хозяин с топором в руках.Занес его!.. Откинув страх,Я выстрелил: он упадает.

Мы ускакали. ПровиденьеИзбавило от смерти нас!Вот видим солнца восхожденье:Настал приятный утра час;Утихла буря; стадо в полеШагами тихими идет,Пастух играет; дождь не льет.Хоть птичек хор не слышен боле,Хоть лист желтеет и летит,Но божий мир всегда прекрасен.Свод неба чист, и всё сулит,Что будет день хорош и ясен.

И вот село! Прелестный вид:Там на горе крутой, высокойВеликолепный храм стоит,Внизу река. По ней широкойИ длинный мост ведет в посад.Народ копышется. Въезжаем.Отряд мы казаков встречаемИ стражи внутренней солдат;Они разбойников поймали.Ямщик остановился мой.К нам офицер передовойБежит… Друг друга мы узнали:«Ах, это ты, Храбров! Откуда?Не ожидал такого чуда,Чтоб здесь увидеться с тобой!»— «Я еду в отпуск на покой,Готовился покой мне вечный;Бог спас меня, мой друг сердечный!»Я тут ему пересказалНочное наше приключенье;И что ж? Какое удивленье!Он самых тех воров поймал,Которых ждал старик плешивый.Романтик бы красноречивыйПредставил кучу тут картин;Скажу я просто: мы рассталисьИ как друзья поцеловались.«Прости, мой милый Валентин!»— «Прости, Храбров! Мы повидались;Судьбе спасибо! Добрый путь!»Мне нужно было отдохнуть,Я ночь не спал. На постояломОстановились мы дворе,И на разостланном ковре,Одетый теплым одеялом,Заснул я крепко. Вот мой сон:Мне чудилось, что на кладби́ще,Умерших вечное жилище,Куда-то я перенесен;Брожу, а вечер наступает;На небе молния сверкает,И гром раскатисто гремит;Сова хохочет, жук жужжит,И мышь крылатая летает.И что ж? Могила предо мнойС ужасным треском расступилась.И в длинном саване явиласьТень бледная; меня рукойОна холодной обнимает…«Проститься я пришла с тобой:Смерть лютая нас разлучает!»Сказала… и узнал я в нейТень нежной матери моей.Я плакал. Сердце трепетало.Гром грянул. — Я проснулся вдруг.Родимая, мой милый друг,Не верю, чтоб тебя не стало!Нет, от беды избавит бог!Я, право, обойтись не мог,Чтоб не представить сновиденья;Романтики такого мненья,Что тот поэт не удалец,Кому не видится мертвец.

Верст десять ехать нам осталось.От нетерпения казалось,Что время медленно текло.Вот наша роща и село,Вот церковь, пруд, сад плодовитый,Дом, черепицею покрытый,Вот конопли и огород;Мы подъезжаем — я вбегаюИ мать-старушку обнимаюИ целый девок хоровод.Терентий Карпов, дядька мой,Служитель пьяный и глухой,С почтеньем руку лобызает;Федора-ключница бежит,От радости на всех брюзжитИ нам обед приготовляет.«Мой друг Парфен! Бог мне велелЕще увидеться с тобою!Ты возмужал, похорошел,—Сказала мать, — а мне судьбоюДочь милая еще дана;Ты будь ей братом! Вот она».И вдруг я вижу пред собоюКрасавицу в шестнадцать лет:В романах Вальтер Скотта, Мура,Нодье, виконта д’АрленкураЧитали вы ее портрет.За стол мы сели: и рубцыНам подают, к ним пряженцы,Бараний бок с горячей кашей,Жаркого гуся и пирог;Но есть я ничего не мог,А любовался всё Наташей.

В дом матушка ее взяла,Ей было девять лет, не боле;Священник нашего селаНашел ее младенцем в поле,Принес домой и воскормил.Наташу попадья любила,Но бог помощницы лишилПочтенного отца Кирилла.Тогда он плача упросил,Чтоб матушка взяла Наташу.«Бог наградит за щедрость вашу! —Упав к ногам, он говорил,—Теперь живу я одинокой;Как мне за девочкой смотреть?К тому же в старости глубокойИ мне недолго умереть».

Родительница с восхищеньемНаташу согласилась взять,Ее учить и наблюдатьЗа добрым нравом, поведеньемИ, сколько можно, утешать.Наташа многое уж знала:Умела колпаки вязать,На гуслях песенки бренчатьИ полотенца вышивала.Прошло еще пять иль шесть лет.Другим Наташа занималась,И в длинный талию корсетОна затягивать старалась;Носила кисею, перкаль,Большие букли завивала,«Светлану» наизусть читала;Лишь одного ей было жаль:Она не знала по-французски.Тиранка мода губит нас:И даже в деревнях подчасНикто не говорит по-русски.Наташа в обществах бывала,Но и с хорошеньким лицомБольшою частью всё молчала.Всяк может согласиться в том,Что было ей довольно скучно:Молчанье с скукой неразлучно.

Представлю я в главе другой,Читатель, новые картины.Дошед рассказа половины,Я смелой напишу рукойРяд целый точек……………………………                         И от правилРомантиков не отступлю:Я точки в повестях люблю;Лорд Байрон тысячи их ставил,И подражатели его:Гиро, Сумет, Виктор ГюгоЛишь точками известны сталиИ славу за вихор поймали.

ГЛАВА 2

Читатель, может быть, дивится,Что я так сведущ и учен;Но я всегда любил учиться,И мой полковник, граф Валтрон,Саксонец, Гете обожатель,Был мой наставник и приятель;Он колдунов, чертей любил,И, признаюсь, ему в угоду,Я принял новую методу;Расина-трагика бранил,Не смел Вольтера звать поэтом,А восхищался я «Гамлетом»И «Фауста» переводил.

Мне нужно было отступление:Читателю я доказал,Что службы долг мне не мешалЛюбить и книги и ученье.Теперь к Наташе я своейВ восторге сердца обращаюсь.Вот месяц, как в деревне с нейЖиву и жизнью наслаждаюсь.Хоть снег порхает по полям,Мы с нею ре́звимся, гуляем,При матушке, по вечерам,Романы, повести читаем;Старушка дремлет, и для насТем лучше: тысячу я разУ милой руку поцелую;Она в невинности своейТвердит, что я любезен ей;Я весел, счастлив, торжествую!Ах, без любви пустыня свет!Однажды утром мне пакетПриносят с почты; я читаю:«Мой друг. Тебя уведомляю,Что старика ты не убил:Ему ты руку раздробил;Он ранен, но в живых остался;Во многом, к счастию, признался,И я в Саратов буду с ним.С тобой, товарищем моим,Увижусь к радости сердечной.Твой друг нелицемерный, вечный                                     Валентин».Я доброй матери моейПрочел приятеля посланье.«Исполни бог мое желанье! —Она сказала. — Может, ейОн и жених! Не правда ль, милый?Стараться будем всею силой,Чтоб он Наташу полюбил!Он не богат, я это знаю,Но честен, говорят, и мил;А честность я предпочитаюБогатству и чинам большим».Я был в смущеньи, недвижимИ не сказал в ответ ни слова,А милая была готоваЗаплакать от таких речей.Но, к счастью, капитан-исправник,Великий краснобай, забавник,На двор катит с женой своей,Большой охотницей до чтенья,Питомицей мадам Жарни.«Скорее чаю и варенья, —Кричит старушка, — вот они.А, Петр Фомич, прошу садиться!Аксинья Павловна, ко мне,Поближе, только не чиниться.Давно мы в здешней сторонеГостей любезных не видали.Прошу Парфена полюбить;Надеюсь, вы о нем слыхали:Он отпущен со мной пожить;Господь старуху утешает».И Петр Фомич меня тотчасС восторгом к сердцу прижимает,Жена учтиво приседает:«Monsieur Храбров, мы ждали васС большим, поверьте, нетерпеньем!Я слышала, что вы поэт!Скажите, правда или нет?Я очень занимаюсь чтеньем,И романтизм меня пленил.Недавно Ларина ТатьянаМне подарила Калибана:Ах, как он интересен, мил!Заиры, Федры, АндромахиНе в моде более у нас;О них и наши альманахиС презреньем говорят подчас».— «Что, каково, — Фомич вскричал,—Умом хозяйка щеголяет?Неделю каждую журналОна недаром получает;Язык французский ей знаком,И розовый ее альбомНаполнен разными стихами,Рисунками и вензелями».Но вот Наташа за столомЧай ароматный разливает.Франтиха с головы снимаетМосковский щегольской берет;«Подобного в уезде нет, —Она с улыбкою сказала, —Мадам Ле-Бур шлет всякий годМне кучу иностранных мод;Но дорога несносно стала,А с ней расстаться не могу,В большом я живучи кругу».Чай отпили, и ночеватьОстались гости дорогие;Их должно было удержать:Проезды осенью дурные,И Петр Фомич, исправник наш,Хоть должностью давненько правил,Мостов же вовсе не исправил,Свой наблюдая авантаж,Иль прибыль, говоря по-русски;Чтоб мне от рифмы не отстать,Одно словечко написатьОсмелился я по-французски.Ты смелость не почти виной,Читатель благосклонный мой!

ГЛАВА 3

Питомица мадам Жарни,Супруг ее и bon ami[285]У нас довольно погостили,И только чрез четыре дниМы их в Саратов отпустили.Ах, сколько мы прочли стихов,На сцену вызвав колдуновНемецких, английских, шотландских,Норвежских, шведских и лапландских.И, в чертовщину углубясь,С восторгом мы о ней читали;Вкус тонкий и в твореньях связьМы сущим вздором почитали.Еленой[286] Фаустовой бытьАксинья Павловна желала,Чего-то тайного искалаИ не хотела говоритьО классиках она ни слова;Но всей душой была готоваС рогами черта полюбитьИ всю вселенну удивитьРождением Эвфориона.Исправник был другого тона:Он слушал нас и всё зевал;С старушкою в пикет играл,И пунш ему был утешеньем.Романсов русских нежным пеньемНаташа забавляла нас.«Ах, милая, как жаль, что васМадам Тегиль петь не учила, —Вздохнув, франтиха говорила, —В Москве я пела и сама,Но, к огорченью, всё забыла.В провинции сойти с умаНе мудрено от страшной скуки;Я здесь четвертый год живу,Всё как во сне, не наяву,И не беру гитары в руки».Вот как мы быстрые часыС гостьми своими провождали;Соседей клали на весыИ всех почти критиковали;Так водится: людей хвалитьТрудней гораздо, чем бранить.

На святках предводитель ХватовДает огромный маскерадИ приглашает нас в Саратов.Я приглашенью очень рад;Но тамо милая со мноюМазурку будет танцеватьИ легкостью, и красотоюВсем нравиться и всех пленять.Мы съехались, и полковаяНа хорах музыка гремит;Приличность и порядок зная,Наш предводитель НеофитИванович, одетый греком,Княгиню Милову ведет;Танцуя польский, руку жмет;Он самым модным человекомУ нас в губернии слыветИ, душ две тысячи имея,Жать руки может не робея.Аксинья Павловна со мнойИдет, жеманясь, в сарафане;Супруг ее, в ямском кафтане,С предлинной черной бородой,Наташу подхватив, тащитсяЗа маскарадною толпой;Вбегает в залу и кружитсяКадриль пастушек, пастухов;Губернский стряпчий БатраковЯвляется в усах гусаром;Разносчик с ленточным товаромСмешные делает прыжкиИ дамам подает стишки.Армяне, арлекины, туркиТеснятся, бегают кругом.Какой шум, крик, какой содом!Но полночь бьет, и вмиг мазурки,К отраде многих, начались.Я взял Наташу. ПонеслисьМы с нею вихрем по паркету.Часа три посвятив пикету,Старушка мать явилась к нам.Мазурки кончились, мы сели.Разносят виноград гостям,И яблоки, и карамели,Оршад, и мед, и лимонад,И пунш охотникам до рома.Почтеннейший хозяин домаВсех угощать душевно рад.Но что я вижу? В парикеИ упираясь на клюке,Подходит маска с длинным носомИ тотчас к матушке с вопросом:«Давно ль сынок приехал твой,И долго ль поживет он с нами?Какой же молодец собой!Подай мне руку, милый мой!Мы были в старину друзьями»,И вдруг мне на ухо шепнул:«Я Валентин!» — и ускользнул.

Здесь Валентин, и в маскерадеВ дурацком резвится наряде,Подумал я, он шут большойИ до проказ охотник вечно.Ко мне он будет? Рад сердечно:Он добрый сослуживец мой.В Наташу влюбится? Так что же?Я в ней уверен, для нееЯ всех милее и дороже,Открыто сердце мне ее.Но вот уж солнца на восходе,Московской повинуясь моде,Пустились гости по домам;По нашим вороным конямЯмщик брадастый вмиг ударилИ скоро нас в село доставил.

ГЛАВА 4

Зима настала; снег пушистыйПокрыл и холмы, и луга;И пышной Волги берегаОсвещены луной сребристой.Летит на тройке удалойК нам гость доселе небывалый,Князь Пустельгин, плясун лихой,Охотник псовый, добрый малый,Хотя немного и болтлив.Гусаром будучи, военнойОн как-то службы невзлюбив,В Московский перешел архив.Богатый дядя и почтенныйКаким-то случаем емуЧин камер-юнкера доставил;В прибавок старичок к тому,Скончавшись, молодцу оставил,Так сказать, pour la bonne bouche[287],В Саратове пять тысяч душ.У предводителя на балеС Наташей князь вальсировалИ даже ей на опахалеЭкспромт какой-то написал,Чувствительный и кудреватый,Из антологии им взятый.Итак, князь Пустельгин у нас:Счастливый для старушки час!Она в сердечном восхищеньи.Федора и весь дом в волненьи:Чем угостить? Что подавать?Вот несут кофе с сухарями,Витушками и кренделями.«Прошу на гуслях поиграть,—Наташе матушка сказала,—Давно я очень не слыхалаЛюбимой песенки моей:„Соловей, мой соловей!“»Наташа милая запелаПриятно, просто, как умела;Я, бледный, близ нее стоялИ ноты ей перебирал.«Прелестно, sur mon Dieu[288], прелестно! —С ужимкой Пустельгин сказал. —И Булахов, певец чудесный,Хотя в столице и живет,Не лучше этого поет».Потом, ко мне подсев поближе,«Вы были, слышал я, в Париже, —Промолвил он, — скажите нам,Чем боле занимались там?Каков Тальма в игре Ореста?Приятна ли Менвьель-Фодор?Вы всех их знали… Я ж ни с местаИ нигде не был до сих пор;Но я вояж предпринимаю,И прямо в Рим. От скуки здесьСкачу я по полям, порскаюИ в карты проигрался весь!»Мы после вдруг заговорилиО новых книгах, о стихахИ модный романтизм хвалили.«Хвала германцам! О чертяхОни понятие нам дали! —Вскричал наш князь. — И доказали,Что шабаш ведьм и колдунов,Мяуканье и визг котов,Крик филинов и змей шипенье —Прямое сцены украшенье;И что „Британию“, „Магомет“,В котором чертовщины нет,Ни всей прелестной, адской свиты,Несносны, скучны, позабыты!..»

Что вижу я? Товарищ мой,Романтик скромный, небольшой,К вечернему столу явился.«Насилу я освободился,Мой друг Храбров, от скучных дел.Разбойник, атаман Маркел,Во всем перед судом открылся.Пятнадцать лет назад томуСлучайно удалось емуОграбить барина с женою.В коляске, позднею порою,Несчастный ехал из гостейС подругой доброю своей,С дитятей, нянею, слугою.И с грозной шайкою злодейНа них напал. Все пали мертвы.Но дочь, младенец двух годов, —Сам бог ей, видно, был покров,—В живых осталась, и сей жертвыВсесильный не хотел принять:Злодеи на нее поднятьРук кровожадных постыдились,Хотя, оставив под кустом,Они с добычей удалились;И утром, ехавши верхом,Священник, говорят, почтенныйНашел ее и, пораженныйМладенца ангельской красой,Отвез ее в кров мирный свой…»

«И вот она!» — старушка закричала,Наташа в обморок упала;Я в трепете ее держалИ в чувство привести старался.Весь дом на помощь к ней сбежался,А камер-юнкер ускакал,Увидев общее смятеньеИ хлопоты и огорченье.

<1828–1829>

278. К А. С ПУШКИНУ