Откровение в Галисии - Долорес Редондо

инкрустированы разными драгоценными камнями. У Франа были изумруды, это я хорошо знаю. — Элиса опустила голову, немного помолчала и добавила: — Когда мы сидели на игле, я много раз пыталась уговорить жениха продать его. Но Фран слишком уважал отца и говорил, что старый маркиз ему не простит.

— Но когда обнаружили тело, ключа при нем не оказалось.

— Мы везде искали, но так и не нашли. Любопытно… — Элиса уставилась в темный угол, словно именно там жили ее воспоминания. — Помню, свекровь была очень недовольна, что сына хоронят без семейной ценности. Вот гадина! — Молодая женщина прищурила глаза, и на лице ее отразилась такая ненависть, что Мануэль удивился. — Альваро одолжил свой. Ты знал об этом?

Писатель покачал головой.

— Самуэль получил ключ при рождении?

— Конечно. Они же свято чтят традиции. Хотя я была не особенно рада. Этот предмет вызывает у меня неприятные воспоминания.

— Полагаю, он хранится у тебя?

— Да, в специальном футляре, напоминающем рамку для фотографии. Его можно повесить на стену и использовать как ключницу.

— Можно взглянуть?

Глаза Элисы расширились от удивления, казалось, она вот-вот спросит: «Зачем?» Но произнесла другую фразу, которая поразила Мануэля:

— Альваро просил меня о том же, когда был в Галисии в последний раз.

Ортигоса застыл на месте.

— Ты помнишь, когда это было?

— В тот день, когда он приехал. Вернул мне ключ после обеда.

— Я тоже принесу его обратно, — успокоил писатель девушку.

— Не говори глупости, — та улыбнулась. — Наши с Самуэлем комнаты в поместье смежные, как эти номера. Ключ в спальне сына, на комоде. Можешь пойти и взять его.

Мануэль склонился над кроватью и поцеловал мальчика в щеку, а затем направился к двери. Он живо помнил ощущения, которые испытал, прижимая к себе худенькое тело Элисы, а в голове его звучало признание в том, что она не раз пыталась уговорить Франа продать ключ.

Ортигоса остановился и снова посмотрел на Элису.

— Мне нужно задать тебе еще один вопрос. — Он помялся. — Тема эта довольно деликатная. Но я прошу понять, что не был знаком с тобой до сих пор и всю информацию о семействе де Давила получил из третьих рук.

Элиса поджала губы и кивнула, понимая, что разговор предстоит важный.

— Можешь спрашивать все, что хочешь. Я давно ничего не скрываю.

— Речь о том периоде, когда вы с Франом проходили реабилитацию в португальской клинике.

Элиса не двигалась.

— Я знаю, что вы вернулись, когда старый маркиз был уже при смерти, ты забеременела… Я верю, что ты хорошая мать, — достаточно посмотреть на Самуэля, чтобы убедиться в этом. Но с зависимостью очень сложно бороться, и порой случаются рецидивы…

Девушка покачала головой.

Извиняющимся тоном Мануэль продолжал:

— Я должен был прояснить этот момент. Кое-кто делал грязные намеки; я, конечно, не поверил, но спросить был обязан.

Элиса продолжала упрямо мотать головой.

— Тебе случалось возвращаться к наркотикам? Может быть, это произошло всего лишь раз?

Девушка встала с кровати и подошла к писателю. Ее голубые глаза потемнели, сейчас она напоминала кошку.

— Нет, — категорично отрезала Элиса.

— Извини. — Ортигоса направился к двери, вышел и уже закрывал ее, когда женщина его остановила:

— В том же самом комоде в комнате Самуэля, во втором ящике, ты найдешь медицинские заключения о состоянии моего здоровья. Раз в полгода дражайшая свекровь заставляет меня сдавать анализы. Она разрешила мне остаться в поместье только при одном условии: что я больше никогда не стану употреблять наркотики. Старуха угрожала отобрать у меня сына — и сделала бы это, возникни у нее хоть малейшие подозрения. Когда пойдешь за ключом, можешь взять и эти документы. — И она закрыла дверь.

Писатель вернулся в номер и зажег свет. Несколько секунд он стоял, опершись на дверь, и осматривал помещение — точно так же, как несколько дней назад в своей мадридской квартире. Энергосберегающая лампочка постепенно нагревалась, но пока еще светила тускло, и комната казалась пустой и холодной. Мануэль перевел взгляд на древний радиатор, покрытый множеством слоев краски. Тот, словно в знак приветствия, затрещал, дав понять, что начал нагреваться. Писатель подошел к двери, отделявшей его номер от соседнего, стараясь не наступать на скрипящую половицу. Протянул руку, дотронулся до щеколды — так осторожно, будто это была бомба, — беззвучно отодвинул ее и несколько секунд стоял неподвижно. А затем так же аккуратно закрыл задвижку.

Словно следуя неслышному зову, он подошел к кровати. Та была аккуратно застелена безупречно чистым покрывалом шоколадного цвета, а на подушке лежал белый цветок. Мануэль снова взглянул на дверь, ведущую в соседний номер: он сам только что проверял — щеколда была закрыта.

— Почему? — прошептал писатель. — Что это значит?

Он взял в руки цветок, свежий и хрупкий, словно только что срезанный, ощущая полное смятение и пытаясь разобраться в чувствах. Глаза Ортигосы вдруг наполнились слезами, и, внезапно разозлившись, он открыл ящик тумбочки и сунул туда цветок. Ему не нравилась эта узкая, словно солдатская, кровать. Мануэль понимал, что ночь, проведенная без Кофейка, покажется ему долгой и особенно тяжелой. Он привык смотреть в блестящие глаза, ощущать под рукой густую шерсть и слышать тихое посапывание — все это помогало ему чувствовать себя лучше. Наверное, стоило поехать и забрать пса, хотя Ортигоса осознавал — не без некоторой ревности, — что песик все сильнее привязывается к Антии. Мануэль точно знал, что не заснет, к чему себя обманывать? Он включил телевизор, убавив звук до минимума, и сел за стол, стремясь оказаться в единственном месте, где мог отдохнуть: во дворце.

Другая жизнь

Его внимание привлек веселый смех. Писатель взглянул на реку и увидел возникших словно по его желанию трех девушек, которых они видели с Даниэлем. Сеньориты плыли вниз по течению на своем странном судне. Загорелые ноги, сильные руки, волосы, небрежно собранные в хвосты, торчащие из-под соломенных шляп. И смех, который звучал, словно качающиеся на ветру колокольчики. Мануэль с непередаваемым удовольствием наблюдал за этими юными наядами…

Взывая к мертвым

В половине пятого утра Мануэль стащил с кровати покрывало, упал в постель и закрыл глаза.

* * *

Он вздрогнул и пробудился. Через застекленную верхнюю часть двери в комнату проникал слабый свет из коридора — монахи не гасили его, чтобы малыши не боялись. Альваро посмотрел на свои ноги, по-прежнему обутые в грубые школьные башмаки. Каждую ночь мальчик снова надевал их, убедившись, что его сосед по комнате уснул. Вот уже неделю Альваро ложится в кровать одетый. Несет вахту. Но сегодня его сморило. И, что хуже