Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

его собственным выбором, а не приказом Ордена или каким-то там обетом. Разве не этому учит своих служителей Тар? “Запомните главное Мое слово и оружие, какое бы ни держали руки ваши, поднимите вы в защиту слабого…”

— “... лишь тогда нареку Я вас детьми своими и служителями”, — несколько оторопело заканчивает за ним жрец и хмыкает: — Верно. Но чем вы можете доказать правдивость этой истории, мессир?

— Если позволите, — с поспешностью выпаливает Ричард, — я был там и готов поклясться своей жизнью и честью, перед вами и самим Таром в храме, что именно так все и было.'

— И я могу, Ваше Святейшество, — присоединяет свой голос к его Ада. — Перед Таром или Тарой, как вам будет угодно.

— Ну а я же могу поклясться, что этот человек трус и вор, — зло вмешивается сир Олфрик. — Мы не нашли при нем стрелы, чем еще он может доказать, что оставил ее в сердце абаддона, а не продал, как и собирался?

— Он ничем не станет это подтверждать, — Блез спрыгивает вниз с пьедестала, и заинтригованная толпа послушно расступается перед ним на пути к эшафоту, своим движением едва не утащив прочь Аду и Ричарда. — Это ты сам сейчас все подтвердишь, сир кассатор. Тебе ведь доводилось хоть раз видеть, как умирают абаддоны?

— Это оскорбительно и возмутительно… мессир.

Ряд кассаторов смыкается плотнее, стоит наемнику подойти прямо к ним, хоть на их лицах и можно уловить едва различимый налет растерянности и интереса. Жрец машет им ладонью:

— Дайте ему пройти, сиры.

Первой, как подмечает боящаяся вздохнуть Ада, в сторону тут же отступает девушка, что этим утром и сорвала их почти удавшийся побег из города.

Ступая на запятнанные кровью доски, Блез чуть замедляет шаг, качает головой и невесело замечает оказавшемуся прямо перед ним Коннору:

— Я в жизни ни ради одного мужика на виселице не оказывался, ты уж постарайся потом не разочаровать. Мессиры, моны, сиры кассаторы, — он притворно раскланивается, подходя к самому краю эшафота, где уже стоят командующий и жрец. Лишь сейчас, глядя на него вблизи и в полный рост, Ада замечает в его руке что-то небольшое, обернутое потасканной тряпицей. Коннор тоже видит это, невольно поддается вперед и шумно выдыхает. — Позвольте же показать вам, а следом возвратить Ордену — со всем почтением! — его бесценное сокровище. Увы, — он разворачивает тряпицу перед неисчислимым количеством следящих за каждым его движением глаз, — больше не пригодное для использования, попорченное кровью двинутого драконьего ублюдка и разломанного лично мною — виноват — чтобы удобнее было забрать с собой.

Под шелест толпы Блез поднимает над головой две половины переломленной стрелы. Даже ее наконечник, прежде единственное не черное место, теперь почти полностью почернел от засохшей на нем крови. Часть ее все же смазалась и осталась на ткани жесткой коркой.

— Ну что, сир кассатор? — интересуется он с ухмылкой, передавая обломки поджавшему губы командующему. — Это настоящая стрела, которая лишилась сил после убийства абаддона? Вы ведь не станете лгать, благородный имперский сир, когда ваши боги вовсю следят за этой площадью?

Тот вертит стрелу в руках, мрачнея все сильнее с каждой секундой, Аде кажущейся бесконечностью, прежде чем что-то беззвучно, но очень зло прошипеть себе под нос.

— Это “да” или что-то о моей почтенной матери?

— Не знаю, где вы ее достали…

— Это “да”! — перебивает его наемник.

Толпа, еще совсем недавно жаждавшая увидеть Коннора болтающимся в петле, взрывается овациями, Ада же испытывает нестерпимое желание убраться отсюда как можно скорее и дальше. Неровен час, одно только лишнее слово, и их вовсе могут разорвать на клочки.

— Это не все, почтенные горожане! — трость жреца грозится проделать в досках дыру. — Этот юноша все еще является преступником, приговоренным к смерти. Но я беру на себя смелость, от лица могучего Тара, которому я верно служу много лет, дать ему шанс спастись от смерти Милостью нашей доброй Тары. Она наполняет наши сердца теплом и любовью, не дает им очерстветь. Сейчас я обращаюсь ко всем собравшимся здесь сегодня девам, которые служат Таре и еще не стали женами мужьям. Есть ли среди вас хоть одна, готовая одарить этого юношу Милостью и стать ему женой немедленно и до скончания своих дней?

В вязком и нервирующем молчании, опустившемся на площадь, Ада слышит позади себя:

— Как он тебе?

— Красивый…

— И высокий еще. Это ж не только на эшафоте так кажется?

— А может мне и…

— Совсем сдурели? Вы на командующего гляньте! Совсем как бык на тряпье красное смотрит…

— Да? Ой… И правда ведь...

— Они сейчас в городе главные и уходить не собираются. Согласится кто из вас, а уже завтра половину родни в помощи абаддонам обвинят и уведут. Не глупите! Пусть уж лучше его...

— Жалко его, красивый такой… Но мамку с папкой-то жальче будет…

Ада встречается взглядом со слышавшим все то же самое Ричардом, напуганным еще больше, чем она сама. Глаза у него такие круглые, такие потерянные и переполненные отчаянием. И прежде все никак не желавшим отпустить, теперь же и вовсе, будто огромное крыло каменного дракона, нависшим прямо над их головами. Небо роняет первую каплю рыцарю прямо на лицо, и он вздрагивает.

Сама Ада больше не находит в себе сил снова посмотреть на эшафот, только слышит приглушенный — то ли в самом деле, то ли от стучащей у нее в ушах крови — голос Блеза:

— Да вы тут все никак издеваетесь…

Перед ее собственными глазами стоит, все не желая растаять, портрет пухловатого и розовощекого мальчишки, для встречи с художником, а затем и со своей будущей женой, втиснутого в неудобный парадный камзол.

— Да у них же там девки с парнями вместе служат, — слышит она уже с другой стороны от себя, — что им эти их клятвы, когда все вместе каждый день, моются да спят вместе? Вот мне и говорил кто, что им там… Ну, это… отрезают. Вообще все.

— Правда?! Поближе бы подобраться глянуть…

— Да правда!

— Юные моны, — вновь заговаривает жрец. — Готова ли хоть одна из вас дать свое согласие? Свершится ли сегодня с таким трудом выпрошенная Милость Тары?

— Довольно, — доносится голос командующего. — Больше мы не можем ждать. Никто здесь не желает забирать этого преступника и правильно поступает, а теперь мы исполним приговор…

— Я желаю… — шепчет Ада осипшим голосом, едва слышным даже ей самой, прочищает горло и повторяет снова, отчетливее: — Я желаю забрать