Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

раньше, и не храбрящимся ради них через силу как весь прошлый день или еще тогда, в морской пещере… Если бы не ее руки, все еще держащие его, он бы наверняка не знал куда их и деть. Сейчас она впервые отчетливо видит его слабости, честно и откровенно. И то, как же ужасно он сейчас похож на Ричарда…

На какое-то мгновение ей даже начинает хотеться сказать ему что-нибудь, успокоить насколько это возможно. Прежде, чем Ада понимает, что главная причина его беспокойства — она сама.

— Можете скрепить свой брак, — вежливо напоминает жрец.

Коннор удивленно оглядывается на него, потом на Ричарда и лишь после него — на Аду. Словно ждет разъяснений хоть от кого-то из них. В глаза ей он смотрит совсем недолго, почти тут же сконфуженно отводит взгляд, как будто сделал что-то ужасно неподобающее.

Он очень высокий, особенно так близко. Ее макушка дотягивает ему только до плеча. Ада глубоко вдыхает, отпускает его руки, а свои поднимает вверх по его предплечьям, чтобы сжать одежду и осторожно дернуть вниз. Коннор непонимающе хмурится, и от неловкости ситуации у Ады начинает кружиться голова.

— Наклонись, — одними губами просит она, а ее щеки горят жгучим драконьим огнем.

Теперь он догадывается.

Ада поднимает голову и опускает веки, лишь по движению воздуха она понимает, что его лицо оказывается прямо перед ее.

Все совсем не так, как было с Блезом. Ей так безумно неловко и стыдно, что к глазам подступают слезы. Она чувствует на себе прожигающие взгляды сразу всех, кто собрался сегодня в храме, но едва чувствует, как ее губ касаются чужие. Тут же, будто ошпаренный, Коннор отшатывается прочь.

— Мои поздравления! — доносится до Ады, но сквозь стучащую в ушах кровь она не может даже узнать хозяина голоса.

***

В сравнении с первой половиной дня, тянувшейся будто густая и уже начавшая застывать смола, его остаток пролетает почти незаметно. Не позволившие себе оскорблять место встречи со своими богами, кассаторы отправились в дом верховного жреца, столь услужливо предложенный им самим для улаживания всех вопросов. Коннору пришлось следовать за ними, чтобы дождаться окончательных распоряжений на свой счет, хоть больше всего ему и мечталось покинуть злосчастный город незамедлительно. Очень желательно — с наказанием никогда больше туда не возвращаться, которое он исполнил бы с превеликим удовольствием.

И все же, пусть и притащили с собой, в кабинет, где обсуждалось произошедшее, писались письма и составлялись бумаги, его так и не впустили. Никто даже не заговаривал с ним после выхода из храма. Совсем одного, до крайности растерянного и окончательно запутавшегося в происходящем и самом себе, его оставили в богатой, но сдержанной гостиной жреческого дома; сами же верховные жрецы вместе с командующим исчезли за другой дверью чуть дальше по коридору. Через некоторое время к ним стали подтягиваться новые люди, каждый раз проходившие мимо двери гостиной, но Коннор опасался лишний раз приближаться к ней и уж тем более пытаться приоткрыть шире, чтобы те обратили на него внимание. Сейчас же он, неловко переминающийся у окна, словно бы и вовсе ни капельки им не интересен, хоть и явились они сюда совершенно точно из-за него.

Аду выводили из храма где-то совсем рядом с ним, хоть и в окружении заслонявших ее молодых жриц, вместе с ним же ее вели и к богатому дому, повидавшему не одну чету жрецов. Но сейчас, как Коннор ни старается, он никак не может вспомнить, когда именно потерял ее из виду и куда ее увели.

Сперва он думает о ней совсем обыденно, как подумал бы еще день или два назад, но память услужливо напоминает, что именно произошло между ними сегодня. То, что меняло все резко и основательно. Невольно Коннор опускается в стоящее у окна кресло, хоть прежде и зарекался делать это, чтобы в случае необходимости предстать перед возможными посетителями стоя, гордо и непоколебимо. Что же они натворили? Как он должен вести себя после этого? С ней? В целом? Что все это значит для них? И… значит ли хоть что-то?

Он проводит по волосам, и на вспотевшей ладони остается смазанный след краски. Коннор не чувствует всепоглощающего облегчения, радости и, уж тем более, торжества по поводу своего внезапного спасения из столь же внезапной беды. Только рвущее изнутри осознание, что теперь все наверняка сделается еще хуже, только затронет уже не только его, но и других людей, искренне желавших помочь. Ему же ответственность за это принесет боль намного сильнее, чем могла бы любая петля. Действительно ли он стоил этого? Коннор не может выжать из себя положительного ответа.

Он вспоминает Ричарда, и сердце больно сжимается внутри — почти так же, как тогда на площади, стоило лишь узнать его среди зрителей казни. Может, между ним и Адой могло быть что-то, что-то настоящее из давних детских мечтаний, но оно бы ни за что не продлилось долго. Самое большее — до неизбежного возвращения в Венерсборг. Как бы отвратительна в понимании Коннора ни была эта причина, ни один закон Делориана, а уж тем более семья, ни за что не дозволили бы простолюдинке стать женой его брата… единственного сына своего отца. Ну а собственная честь никогда бы не позволила ему сделать ее своей любовницей, обманывая пока еще будущую жену и ставя под сомнение достоинство самой девушки. Но то, как он смотрел на нее, было слишком очевидно, даже для слепого…

Пусть они и не могли быть вместе, пусть сам Ричард, в глубине души хорошо это понимая, едва ли нашел бы смелость во всем ей признаться, пусть не по своей воле — Коннор увел женщину у собственного брата, и ничто не могло изменить этого факта. Брата, который ради него готов был в бездну к Лодуру послать поиски столь вожделенного Дракона; который даже тогда, в храме, превозмогая боль сам вызвался помочь с церемонией, лишь бы спасти Коннора от смерти; который делал все это даже не зная об их родстве, делал для того, кого считал другом. Тем, к кому его привязало не кровными узами, редко оставляющими выбор. Пусть перед ликом Тара они и оказались совсем близко, так, чтобы можно было услышать чуть дрожащий голос, Коннор так и не осмелился просто посмотреть на него. Только жалобно, совсем как побитая собака, выдавил: “Спасибо”.

Почему столь жестоко жизнь все продолжала наказывать его? Неужели столь тяжкое преступление он совершил, что должен нести за это вечные наказания? Разбить сердце собственному брату, чтобы сохранить возможность защищать его? Пусть даже сам Коннор заслужил свои