Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

Вы не понимаете, мне нужно поговорить с бургомистром! Поверьте мне! Дайте мне минуту с ним, и я смогу все уладить! Пусть приедет сюда!

— Надеетесь украсть у меня преступника? — тот снисходительно усмехается. — Вы можете просидеть с бургомистром хоть целый вечер. Как только я повешу дезертира. Мастер, накидывайте петлю!

— Да послушайте вы! Я… Я…

— Милость Тары! — Ада бросается вперед, к нему. — Суд Тара не единственная форма правосудия богов для троебожников, мы просим Милости Тары!

— Милая мона, — вздыхает сир Олфрик, — прошу, не делайте это представление еще дольше и мучительнее для всех нас. Мастер…

— Вы допустили Суд Тара! — упрямо перебивает она, и подорвавшийся было палач с интересом замирает, так и не донеся петлю до шеи боящегося вздохнуть Коннора. — Почему отказываете в Милости Тары? Наши боги равноправны, но богиня и ее служители недостаточно хороши для вас, сир?

— Я этого не говорил.

— Тогда допустите Милость Тары! Позвольте богине оказать ее через любую из своих служительниц!

— Как верно подметил ваш спутник, мона, — на его лице вновь проступает печальная усталость, — мы признали сира Конхобара рыцарем, а слова, и, тем более клятвы рыцаря — не пустяк, о который можно вытереть ноги, — внимательно слушающий его Ричард невольно стискивает губы. — Став рыцарем Ордена, сир Конхобар, как и все мы, поклялся не брать себе жены, а, стало быть, сама суть обряда Милости Тары не может быть им исполнена.

— Разве не может Тар освободить его всего от одной единственной клятвы? Если Тара одарит его своей божественной Милостью?

— С какой стати Тару делать исключение для подобного человека?

— Быть может с той стати, что, пока вы в Цитадели тряслись над своими бесценными стрелами, он одной украденной пришил выродка-абаддона, о котором вы даже не знали, и спас хер знает сколько людей?

У Ады перехватывает дыхание, а слезы в очередной раз за этот бесконечный день подступают к глазам, пока она оборачивается на этот голос и ищет в толпе его. Блез не заставляет ее долго мучиться поисками: толпа странно шевелится возле фонтана, а следом наемник вдруг выныривает из нее, когда без лишней скромности взбирается на пьедестал у фонтана. Каменное крыло Блэкфира нависает прямо над ним, и на какую-то секунду даже можно решить, что с извращенной заботой чудовища тот предлагает укрытие от вновь собирающегося дождя.

— Вам тоже есть что сказать, мессир?  — на лбу сира Олфрика, когда Ада вновь оборачивается к эшафоту, начинает едва заметно пульсировать вена. — Надеюсь, вы, — он невольно усмехается своим мыслям, — пришли не спорить с нами о законах наших богов?

— Я о многом бы поспорил с вашими богами, сир кассатор. В первую очередь, о праве отбирать земли и людей у моих, — Блез выпрямляется во весь рост, и они с командующим оказываются на одном уровне, разделенные вновь зашумевшей толпой. — Но в этот раз все именно так. Я пришел спорить с вами и спорить о законах ваших богов.

— Это смешно и недопустимо, — цедит сир Олфрик. Его лицо и тон даже не пытаются скрывать презрения за маской рыцарской вежливости. — Мастер, прошу вас в последний раз…

— Сир Олфрик! Погодите!

На эшафот позади кассатора поднимается еще один мужчина, прежде невидимый для Ады. Не слишком старый и едва начавший седеть, но уже крепко опирающийся на скромную и вместе с тем богато выглядящую трость. Одеяние на нем лишено всяческий украшений и сплошь черное: и длинный камзол, и штаны, и даже сапоги, только поверх всего накинута снежно-белая накидка без рукавов и застежек, на груди же у него переливается золотой треугольник, перевернутый вершиной вниз. Внешний вид, что с первого взгляда ни единого сомнения не оставлял в роде его занятий.

— И я хотел бы получить слово в этом споре, — продолжает мужчина, — ведь вы не станете оспаривать моего права на это, сир Олфрик?

— Ваше Святейшество, — тот сдержанно кивает. — Сожалею, что вам пришлось ждать так долго, но я настаиваю, дело не стоит вмешательства. Преступник будет вздернут, и палач тут же явится за вашим отпущением. Не стоит уважаемым имперцам потакать детям и еретикам.

— И все же, я настаиваю, сир Олфрик, — жрец подходит к неподвижному Коннору, лоб которого, невзирая на холод, уже блестит от пота. — Я услышал все верно, юноша? Вы украли у Ордена стрелу, чтобы ею убить опасное чудовище?

— Нет, Ваше Святейшество, — кадык на его горле дергается, а голос звучит чуждо, — я украл ее, чтобы продать…

От рева толпы у Ады едва не закладывает уши. Притихшая было и с интересом внимавшая всему происходящему, она вдруг вновь взрывается, разгневанная его словами пуще прежнего.

— Да повесьте ж вы его! — различает Ада среди прочих криков. — Ворье поганое!

— Тише, добрые люди, тише! — пытается приглушить их гром спокойный, будто камень, жрец. Тростью он с силой стучит по доскам под собой. — Тише, прошу. Вы ведь не желаете смерти достойного человека? Так дайте же мне понять, он перед нами или нет, ибо меня Тар избрал одним из своих голосов среди вас!

— При всем уважении, Ваше Святейшество, о каком достоинстве может идти речь, если мы с вами и сами видим перед собой наглого еретика, который пытается выгораживать преступника? Достойный человек не изберет общества слуг Лодура...

— При всем уважении, сир Олфрик, — все с тем же спокойствием перебивает жрец и оборачивается к Коннору, — я хочу услышать, что есть сказать ему самому.

— Я не молю о пощаде и не стану лгать, чтобы спастись, — Коннор уверенно вскидывает голову, хоть без труда и видно, что у него зуб на зуб не попадает. — Я не имею достойного происхождения, но, если уж мне суждено умереть сегодня, то я хочу, — он смотрит Ричарду прямо в глаза, не позволяя себе даже моргнуть, — умереть с достоинством, а не на коленях. Пусть меня запомнят таким.

— Очень трогательно! — не выдерживает Блез. — Я бы расплакался даже, честное слово, но только вот времени у нас не шибко много. А про него я скажу, если еретику и слуге Лодура тут позволят: может, он и спер стрелу, чтобы хорошенько на ней навариться, но, когда пришлось выбирать между золотом и человеческой жизнью, он выбрал второе и даже не задумался. Может, он и натворил дел похлеще других детишек в его возрасте, но он остался стражем человечества, когда это было