Жертвы - Екатерина Э.

Пашенька задержался у стола, хорошо так глотнул из бутылки с водкой, занюхал «рукой» и подошел ко мне, отвязал… доволок до стола, снова уткнул меня в него лицом и изнасиловал, но… было ощущение, словно делал он это как-то через силу… не знаю… но длилось это долго… очень долго. Потом он немного попинал меня, стянул ремень со своих брюк и начал душить…

Он душил меня… и было жутко, по-настоящему жутко… потому что ему все никак не хватало духа, и, когда я уже совсем задыхалась, он снова и снова отпускал… так повторялось три раза… Наконец, он сдался, откинул ремень и чуть отошел от меня, а я уже даже не плакала, я смотрела на него и тряслась – внутри меня словно бы образовалась дыра от ужаса…

Он привязал меня обратно к батарее и вышел из домика. Судя по всему, он звонил своим друзьям.

И они приехали… И тут уж…

Некоторое время, час или около того, они просто стояли вокруг меня и глумились, потом накрыли на стол, выпили, и… отвязали меня, убрали тряпку со рта… и я снова просила отпустить меня, обещала молчать, отчаянно, изо всех оставшихся сил, пыталась сопротивляться, но я не справилась тогда даже с одним, что уж говорить о четверых, они без особых усилий распяли меня на полу… И сначала просто насиловали, «пускали по кругу»… и было больно… но настоящая боль началась, когда Пашенька вдруг перевернул меня и вошел сзади… кажется, я даже потеряла сознание… Очнулась я уже на полу около батареи, привязанная за руки… болело везде, болело сильно, между ног горело просто огнем, особенно сзади… и ото всюду вытекала их сперма, казалось – я вся в ней, казалось – я уже никогда, никогда не отмоюсь… Эти четверо сидели за столом и пили…

К вечеру этого дня, субботы, уже изрядно выпив, они снова было собирались изнасиловать меня, но… захотев посреди дня пописать, я уже не стала проситься и привлекать лишний раз их внимание, а терпеть было больно… да и так я была вся грязная, от меня всей, казалось, чем-то воняло, не знаю… но этот запах сводил меня с ума, усиливал боль, и так хорошо ощутимую… И они побрезговали что ли, не знаю, кинули в меня тряпку с порога комнаты, заставив вытереть и себя, и… под собой, а потом оттащили на середину комнаты и начали издеваться. Сначала они пихали металлическую ложку мне между ног, потом в ход пошла вилка, а потом… потом… они добрались до пустых бутылок и пихали в меня уже их, и были ими меня… Иногда я словно уходила куда-то: я не могу сказать, что я теряла сознание, но оно словно пряталось куда-то от боли – и чем дальше, чем чаще оно пряталось…

Но… потом, как-то вдруг, по моему телу пронеслась просто жуткая боль, казалось, обожгли огнем, я с каким-то судорожным вздохом вернулась в реальность, нестерпимо болело левое бедро и выше, просто горело адским пламенем, из моих глаз хлынули слезы, я вроде закричала, но крика не было, только стон, хотя во рту не было тряпки… И как пугало… очень пугало: я не понимала, почему так «горит» бедро и между ног – от боли по всему телу, какой-то мелкой лихорадочной дрожи и сковывающего отчаянья внутри я уже не осиляла поднять голову и посмотреть, а боль только нарастала… и я слышала словно бы хруст осколков, но… – что они сделали там, что???

Я попыталась отползти, но лишь получила пинок… и затихла, и снова сознание будто спряталось… Когда я вновь вернулась откуда-то в реальность, эти четверо снова сидели за столом и пили, и смеялись, а я, абсолютно голая, валялась на полу, жуткая боль от левого бедра и между ног очень неприятно отдавала по всему ноющему и другими ранами телу…

На ночь они все-таки решили меня привязать, Пашенька подхватил меня за подмышки и потащил к батарее – это передвижение усилило и без того чудовищную боль, я застонала.

– Живучая какая, сучка… – прошипел Пашенька и грубо бросил меня рядом с батареей, привязал, засунул тряпку мне в рот, отошел к столу, взял нож и вернулся…

Он опустился на корточки рядом со мной, ударил несильно пару раз по щекам, убеждаясь, что я в сознании, и принялся резать полукруги под моими грудями… он разрезал кожу и что-то приговаривал, а я уже не разбирала его слов, только мычала от боли… Потом к нему присоединился и Артемка, который до этого курил у окна: один резал мое тело, другой жег сигаретой… Зачем они это делали? Я не понимала… я не понимаю до сих пор…

– Да я ща прирежу эту суку и все, — вдруг как-то громко прорычал Пашенька и поднес нож к моему горлу с правой стороны, и зачем-то вынул тряпку из моего рта. – Ну что, сука, уже не такая крутая, да?..

Я молчала, говорить сил не было, Пашенька вжал лезвие, чуть провел им, разрезав кожу на шее, я почувствовал боль, но… снова, снова у него не хватило духу… Решимости Пашеньки хватило лишь на этот небольшой надрез, неглубокий, но вот заживал он долго…

Пашенька выругался, встал, бросил нож на подоконник, размахнулся и со всей дури ударил меня кулаком в челюсть, а потом начал остервенело бить и пинать куда придется… Вырубилась я быстро…

Очнулась я уже в воскресенье… металлический вкус во рту уже не уходил…

Я села, тряхнула головой, отгоняя эти воспоминания, и вдруг поняла, насколько сильно я хочу снова увидеть Мясника, и больше всего вовсе не затем, чтобы поблагодарить, поговорить, спросить… нет – меня просто жгло изнутри яростное желание увидеть на тех его столах и других участников той «вечеринки на даче друга». Я хмыкнула и вдруг подумала – а почему нет? – я хочу видеть их всех порванных в куски, я хочу видеть их боль, слышать их крики, я хочу, чтобы Мясник растерзал их также, как Пашеньку! И почему нет?!

Я глубоко вздохнула, ощутив, как сильна, как непомерна во мне жажда этого, во рту тут же набежали слюни, как только я представила: та «операционная», Артемка и Никитос крепко растянутые на столах, и Мясник со скальпелем в руках…

«Боже, какой мужик!» – пронеслось у меня в голове, когда я вспомнила, как Мясник «сделал» Пашеньку. Я невольно помотала головой, поняв, что восхищаюсь совершенной дикостью… – но ведь эта его такая первобытная, такая безжалостная дикость была обращена не на меня, а на моего обидчика, и она не могла не восхитить, не могла оставить равнодушной… Я вдруг вспомнила его губы… и внутри снова это тянущее чувство. «И, если надо, я буду послушной девочкой! Я буду!» – заключила я, улыбнулась и снова улеглась, уставившись в потолок. Я лежала и представляла, каким Мясник может быть – там, под маской: симпатичный он или нет, какого цвета его волосы, какая у него прическа?.. Так я и лежала, увлеченная этим занятием, пока снова не раздались шаги. Я подскочила к окошку, оно отворилось, пустая посуда быстро исчезла, и появилась новая тарелка, уже с супом, и я поняла, что прошло довольно много времени.

Мясник уже было собирался закрыть окошко…

– Спасибо, – торопливо произнесла я, получилось нервно и громко, я посмотрела в окошко на Мясника, на нем все та же маска, он стоял, держа голову полубоком и не глядя на меня. – За этого… Классно ты его! – добавила я, Мясник повернулся, внимательно посмотрел на меня, я улыбнулась и кивнула ему, он кивнул в ответ и закрыл окошко.

Минут через тридцать он забрал тарелку из-под супа. А я снова расстроилась – почему он все такой же холодный? Может я его обидела? Но чем? А может я не так что-то сказала? Он совсем со мной не разговаривает… Хотя может, он просто немой?.. А мне так хотелось с ним поговорить и… меня просто распирало желание написать ему еще два адреса…

Еще примерно через пару часов окошко моей камеры открылось вновь, Мясник поставил бокал и положил что-то сверху, заглянул и внимательно посмотрел на меня, словно убеждаясь, что я еще тут – а куда я денусь? Я сидела на кровати, смотрела на него в окошко и смущенно улыбалась, он слегка кивнул мне, закрыл окошко и ушел. Я подошла к двери и… на мои глаза тут же набежали слезы, правда, по привычке сразу высохли… – на бокале была овсяная печенька, большая, круглая, аппетитная печенька. Я взяла ее и повертела в руках – она была явно купленной, не домашней, но свежей и вкусно пахла. Я заглянула в бокал… в бокале было молоко… Где это видано, чтобы маньяки своим жертвам приносили молоко и печеньки?! Я улыбнулась – ведь это значило, что я для него не жертва… «Но кто тогда?» – мысленно удивилась я, однако особо раздумывать над этим своим вопросом я не стала. Я с удовольствием съела угощение, выпила молоко, которое оказалось к тому же приятно теплым, сполоснула бокал и поставила его на столик, легла на кровать и потянулась, и снова захотелось улыбнуться – и я как-то внезапно осознала, что за последние сутки-двое я улыбалась чаще, чем за последние три месяца. И вдруг – внутри, в самом сердце – такое желание жить, такое желание быть, чувствовать то, что сейчас внутри меня, чувствовать снова чью-то заботу о себе, пусть и в камере, пусть и под замком…