Сто суток войны - Константин Симонов

В 1940 году Балашов участвовал в финской кампании, служил в политотделе 51-й стрелковой дивизии. В одном из написанных о Балашове партийных отзывов сказано так: «Неоднократно сам лично видел его в бою увлекающего подразделение вперед за родину, за Сталина, где он проявил мужество, смелость, отвагу и награжден за это орденом Красной Звезды».

В последней предвоенной аттестации в ноябре 1940 года о Балашове сказано: «Энергичный, решительный работник с большой инициативой. Лично много работает над воспитанием бойцов и командиров. В тактическом отношении подготовлен достаточно. Во время боев с белофиннами проявил себя стойким, смелым, выносливым. Посылался на самые решающие участки боя. Достоин присвоения военного звания батальонного комиссара».

Звания батальонного комиссара Балашову не присвоили ни перед войной, ни в первый год войны. Когда я во второй раз встретил его в декабре 1941 года во время нашего наступления под Москвой, он все еще был, как и в Одессе, старшим политруком.

Вскоре после нашей встречи в Одессе 28 августа 1941 года в политдонесении, направленном из дивизии в армию, говорилось: «За последние дни особенно отличился 287-й стрелковый полк, где командиром капитан Ковтун и военком старший политрук Балашов. Полк отразил много ожесточенных атак в несколько раз превосходившего по численности противника. Мужественный и храбрый военный комиссар 287-го стрелкового полка старший политрук Балашов в самые критические минуты появлялся на самых опасных участках и личным примером воодушевлял бойцов и командиров». А еще через неделю в политдонесении, отправленном в штаб армии 6 сентября, снова упоминался Балашов: «Сегодня ранен вторично военком 287-го стрелкового полка старший политрук Балашов.

Прошу прислать из резерва политсостава двух человек для работы в частях военкомами до возвращения товарища Балашова из госпиталя».

Я упоминаю в записках, что ко времени нашего приезда Балашов был уже трижды легко ранен. Не думаю, что я мог ошибиться. Скорее, сам Балашов два из этих легких ранений за ранения не считал и сказал мне о них, наверное, не он сам, а кто-нибудь из окружающих.

Балашов вернулся из госпиталя в свой полк, воевал с ним до конца под Одессой, потом в Севастополе. И только следующее ранение и очередной госпиталь забросили его с Южного фронта на Западный, под Москву.

Зимой 1941/1942 года Балашов, как я уже сказал, участвовал в боях под Москвой в должности комиссара штаба 323-й стрелковой дивизии.

Как выглядели наши последние отчаянные попытки уже в конце этой зимы еще хоть немного, хоть сколько-нибудь во что бы то ни стало продвинуться вперед, даст представление одно из донесений, подписанных Балашовым. «323-я стрелковая дивизия продолжает выполнять поставленную задачу: по приказу № 018 готовится к следующему наступлению. 1088-й стрелковый полк — сто штыков, занимает рубеж северо-западнее Гусевка. 1086-й полк — 44 штыка, произведя перегруппировку, готовится совместно с 1090-м полком к атаке на Гусевку. 1090-й стрелковый полк — 49 штыков, оставив прикрытие и одну стрелковую роту на безымянной высоте, что севернее Запрудная, остальными подразделениями вышел на исходное положение с задачей атаковать Гусевку с востока. Справа от 330-й стрелковой дивизии на 8.HI-42 г. сведений нет. Слева 11-я гвардейская стрелковая дивизия ведет бой за овладение Зимницы — Маклаки. Дорога для транспорта непроходима…»

В апреле 1942 года Балашов, получивший наконец звание батальонного комиссара, стал комиссаром 324-й стрелковой дивизии, а с сентября 1942 года сначала комиссаром, а потом, после отмены института комиссаров, замполитом 11-й гвардейской дивизии, той самой, о которой он в марте 1942 года доносил, что она «ведет бой за овладение Зимницы — Маклаки».

11-я гвардейская дивизия, последняя, в которой служил Балашов, закончила войну в Восточной Пруссии, а гвардии полковник Никита Алексеевич Балашов, не дожив до этого, скончался от ран в 16 часов 55 минут 13 мая 1943 года.

Война — и это случается куда чаще, чем может показаться тем, кто не знает всех подробностей ее кровавой бухгалтерии, — порой так нелепо и горько шутит с людьми, что только руками разводишь. Несколько раз раненный и возвращавшийся с недолеченными ранами на передовую, ходивший много раз в атаки и контратаки, отвоевавший все, что было ему положено, под Одессой, под Севастополем и под Москвой, Балашов погиб не на поле боя, а во время затишья, во втором эшелоне, на тактических занятиях. Невозможно без горечи читать, как все это произошло:

«13 мая в 10.00 я и гвардии полковник Балашов выехали в 33-й полк для выдачи партийных документов. По окончании выдачи партдокументов мы направились на тактические занятия во 2-й стрелковый батальон. Занятия проходили с боевыми стрельбами…

Гвардии полковник Балашов и сопровождавшие его командиры находились несколько сзади пехотных подразделений и двигались вслед за ними. В это время в 8—10 метрах от них разорвалась мина, в результате чего был тяжело ранен гвардии полковник Балашов и получил легкое ранение командир полка подполковник Куренков.

Огонь был прекращен.

Гвардии полковнику Балашову была немедленно сделана перевязка, и в 14.30 на автомашине я доставил его в медсанбат, расположенный в лесу. Здесь ему было сделано переливание крови, произведена операция. Во время операции в 16 часов 55 минут в моем присутствии гвардии полковник Балашов умер».

Дальше в донесении следует рассказ о том, как именно произошел этот недолет мины, — о том, как командир минометного расчета делал замечание одному из своих подчиненных и отвлекся, а в это время другой его подчиненный, не ко времени проявив старательность, в спешке опустил в ствол мину без дополнительного заряда. Из-за отсутствия этого заряда мина разорвалась с недолетом и смертельно ранила Балашова.

Дальше в донесении излагаются сведения о людях, которые без всякого умысла с их стороны стали причиной гибели Балашова: все хорошие солдаты, до этого уже по одному и по два раза раненные и опять вернувшиеся на фронт… Произойди этот выстрел на несколько секунд раньше или позже — ничего бы не случилось. Иди Балашов в этот момент на несколько шагов левее, чем он шел, — не окажись он именно в эту секунду именно на этом месте, тоже ничего бы не случилось.

Тем не менее тот наводчик, который, ревностно отнесясь к своим обязанностям, стремясь не снизить темпа огня, самовольно, без приказа командира расчета, произвел роковой выстрел, был предан суду Военного трибунала.

Читая эти строчки донесения, я почему-то подумал, что Балашов, будь он ранен легко, а не смертельно, наверное, воспротивился бы этому. Но он был ранен смертельно, и, как свидетельствуют документы, на следующий день, 14 мая, в районе командного пункта дивизии у лесничества состоялся траурный митинг, посвященный памяти гвардии полковника Балашова.

«Выступавшие на митинге командующий войсками 16-й армии генерал-лейтенант Баграмян, командир дивизии гвардии генерал-майор Федюнькин, представители от частей и спецподразделений отметили, что дивизия потеряла пламенного большевика, мужественного и смелого воина, человека, который беззаветно любил родину и беспредельно ненавидел врага. На митинге присутствовало около 2000 бойцов и командиров. Гроб с телом на машине отправили в город Сухиничи. Бойцы и командиры впереди машины несли венки и ордена гвардии полковника Балашова».

На следующий день утром в Сухиничах на площади Ленина состоялись похороны. От Военного Совета с надгробной речью выступил командующий 16-й армией генерал-лейтенант Баграмян.

В это же утро, когда хоронили Балашова, в частях дивизии, как об этом свидетельствует «Журнал боевых действий», «продолжались батальонные учения с боевой стрельбой, с танками и с артиллерией». Дивизия готовилась к предстоящим боям за Орел.

Война продолжалась.

77 «Он (Петров) был четок, немногословен, корректен, умен. Мне показалось тогда по первому впечатлению, что это, наверно, хороший генерал»

Встреченного мною впервые под Одессой в должности командира 25-й Чапаевской дивизии, Ивана Ефимовича Петрова я знал потом на протяжении многих лет и знал, как мне кажется, хорошо, хотя, быть может, и недостаточно всесторонне. У меня сохранились и стенографические записи его рассказов о первых месяцах войны, и мои дневники последнего года войны, в которых немало страниц о Петрове. Однако здесь, в комментариях, все это заняло бы слишком много места. Ограничусь лишь некоторыми наиболее существенными, на мой взгляд, впечатлениями и сведениями.

Иван Ефимович Петров был во многих отношениях незаурядным человеком. Огромный военный опыт и профессиональные знания сочетались у него с большой общей культурой, широчайшей начитанностью и преданной любовью к искусству, прежде всего к живописи. Среди его близких друзей были превосходные и не слишком обласканные в те годы официальным признанием живописцы. Относясь с долей застенчивой иронии к собственным дилетантским занятиям живописью, Петров обладал при этом своеобразным и точным вкусом. И, пожалуй, к сказанному стоит добавить, что в заботах по розыску и сохранению Дрезденской галереи весьма существенная роль принадлежала Петрову, бывшему в ту пору начальником штаба Первого Украинского фронта. Он сам не особенно распространялся на эту тему, тем более следует сказать об этом сейчас.