Сто суток войны - Константин Симонов

Видимо, меня подвело тогда самолюбивое мальчишеское желание еще где-то оказаться самым первым, да и просто-напросто было любопытно.

Словом, на мой нынешний взгляд, полковой комиссар Бочаров тогда был прав, а мы, уехавшие из Одессы на несколько дней раньше из-за своей никому не нужной иранской затеи, были не правы. Больше того, Бочаров имел основания быть недовольным нами, присутствующий в записках оттенок несправедливой досады на него был результатом того, что, наверно, где-то в глубине души я и тогда ощущал свою неправоту. Как известно, люди в таких случаях сердятся. И я не был исключением из этого правила.

79 «…когда мы подъехали к причалам, „Грузия“ уже подошла и разгружалась. Борт теплохода был черен от морских бушлатов»

В тот день, 26 августа, к причалам Одесского порта подошла не «Грузия», а два теплохода — «Армения» и «Крым». По документам Военно-морского архива видно, что «Крым» и «Армения» вышли из Севастополя в Одессу 25 августа, «имея на борту груз боезапаса и 920 бойцов», и прибыли в Одессу утром 26-го между 5.50 и 7.50. Эти 920 человек, указанных в документах, и были тем новым прибывшим в Одессу отрядом моряков, который мы видели.

80 «Мы познакомились с тремя братьями-стариками. Они работали в мастерских с 1899 года»

Фамилия этих трех старых рабочих, ремонтировавших танки, — Зайцевы. Халип разыскал эту фамилию в своем старом одесском блокноте…

81 «…решили заехать в госпиталь, где, как нам говорили, лежал татарин-подполковник, командир балашовского полка»

О дальнейшей судьбе подполковника Султан-Галиева, которого мы тщетно пытались разыскать в одесском госпитале, я так и не нашел никаких документов. Остается думать, что он не выжил после тяжелого ранения. В архиве сохранилось лишь его довоенное личное дело, из которого можно было узнать, что Султан-Галиев Сулейман Ибрагимович, татарин по национальности, родился в 1903 году в Башкирской АССР в семье муллы; в 1925 году вступил в партию, а с 1926 года находился в армии на командных должностях. В последней предвоенной аттестации о нем было сказано кратко, но выразительно: «Качествами командира обладает, энергичен, решителен, инициативен, свои решения в жизнь провести может».

82 «На базе меня встретил контр-адмирал, высокий, бородатый, в морских брюках, заправленных в сапоги»

Это был начальник Одесской военно-морской базы Илья Данилович Кулешов. Тот самый, про которого вспоминал Петров, рассказывая о последней ночи эвакуации Одессы. Кулешов был старым моряком, в тридцатые годы служил на Тихоокеанском флоте, а с 1940 года командовал Николаевской военно-морской базой. В дни боев за Николаев оставался там до конца. Когда адмирала Жукова назначили командующим Одесским оборонительным районом, Кулешов стал вместо него командиром Одесской военно-морской базы и ушел из Одессы тоже последним.

83 «Эсминец отшвартовался уже в темноте…»

Мы ушли из Одессы в Севастополь в девять часов вечера 26 августа на эсминце «Беспощадный».

84 «Это был спокойный, деловой, точный, иронический человек… грустноватый от сознания, что слишком многое делается не так…»

Секретарь Военного Совета 51-й Крымской особой армии Василий Васильевич Рощин, как это явствует из его личного дела, был к началу войны тяжело больным человеком и жил в Крыму из-за своего туберкулеза. Это не помешало ему пойти с первых дней в армию и провоевать до конца войны. Пройдя обе горестные крымские эпопеи — и сорок первого и сорок второго годов, он после этого участвовал в боях под Сталинградом и закончил войну в Германии в должности начальника отдела штаба все той же 51-й армии. Его последняя боевая характеристика была подписана командующим армией генерал-полковником Крейзером, тем самым, который когда-то в июле 1941 года в звании полковника воевал во главе Пролетарской дивизии под Борисовом.

85 «Мы уже слышали, что немцы в эти дни упорно пытались форсировать Днепр у Каховки»

Слухи соответствовали действительности. По данным нашей разведки, через три дня, 31 августа, немцы уже переправились через Днепр в районе Каховки.

86 «С этим „Дугласом“ летели из Севастополя в Москву полтора десятка английских офицеров»

По словам Халипа, прочитавшего сейчас мои записки, англичане, с которыми он летел, были группой специалистов, прибывших к нам на Черноморский флот поделиться опытом устройства на кораблях противомагнитных поясов для борьбы с новыми немецкими магнитными минами. Возможно, так оно и было. Я не нашел в архиве документа, который бы прямо говорил о приезде на Черноморский флот именно этой группы, но из других документов видно, что англичане в этот период на Черноморском флоте бывали. В частности, там побывали представители английской военно-морской миссии капитан 2-го ранга Фокс и капитан-лейтенант Пауль, причем Фокс даже ходил в боевой поход на одной из наших подводных лодок в район Констанцы. И мало того, что ходил, но даже после похода написал в «Боевой листок» лодки М-34 статью «Мои впечатления».

87 «В Крыму было абсолютно нечего делать. Казалось стыдным сидеть здесь»

В записках не сказано ни слова об одном хорошо запомнившемся мне эпизоде, который произошел, если не ошибаюсь, как раз в те дни, когда Халип был в Москве и в дороге туда и обратно.

Я узнал в штабе 51-й армии о налетах наших ночных бомбардировщиков на Плоешти и о том, что они базируются здесь, в Крыму. Бомбардировщики находились в подчинении у нынешнего маршала авиации В. А Судца, в то время полковника.

Явившись к нему, я попросил взять меня, как корреспондента «Красной звезды», на один из ночных бомбардировщиков, чтобы я, вернувшись, смог написать о их действиях.

Судец отказал мне, и довольно строго. Я стал настаивать. Тогда он заявил, что в этих полетах рассчитан каждый килограмм загрузки и брать лишних людей вместо бомб и бензина он не будет. А если я все-таки желаю летать — он даст мне возможность кончить шестинедельные курсы и после этого лететь бортстрелком.

Я понял, что это предложение — ироническая форма отказа, и, не желая отступать, вытащил имевшуюся у меня на крайние случаи бумагу за подписью Мехлиса — о необходимости оказывать мне всяческое содействие.

Однако, к моему удивлению, эта бумага не только не произвела на упрямого полковника ожидаемого мною впечатления, а наоборот — разозлила его.

Он сердито кинул мне ее обратно через стол, сказав нечто по тону времени уж и вовсе для меня неожиданное, вроде того, чтобы я шел вместе со своей бумажкой куда подальше, бомбардировщиками здесь командует не Мехлис, а он, и я могу ехать и жаловаться на него хоть самому Мехлису. Закончив разговор вполне официальной фразой «вы свободны», полковник, в сущности, предложил мне убираться, что я и сделал.

Как выяснилось при нашей встрече много лет спустя, как раз в те дни полеты на Плоешти сопровождались для нас особенно большими потерями, о которых, разумеется, тогда не распространялись, и полковник Судец, несмотря на разозлившее его размахивание бумажкой Мехлиса, пожалел меня, считая, что незачем зря рисковать лишней головой.

Когда весной 1942 года я псредиктовывал свои записки с блокнотов, я не оставил в них и следа этого эпизода. Этому могли быть две причины. Первая — самолюбие; наверное, мне не особенно хотелось вспоминать о неудавшейся затее с полетом на Плоешти. Но могла быть и вторая причина, более существенная: при том положении, которое еще продолжал занимать Мехлис, я мог сознательно не доверить бумаге этого эпизода, который мог выглядеть в то время чем-то вроде жалобы на столь непочтительно отнесшегося к Мехлису полковника.

88 «Художественный руководитель театра Лифшиц большой, красивый, еще молодой парень, — сидя на берегу, развивал мне свои идеи о синтетическом театре…»

Перечитав в записках это место о Лифшице с его казавшимися мне тогда нелепыми разговорами о синтетическом театре будущего, я стал разыскивать в Морском архиве следы этого человека. То, что я узнал о нем, было неожиданно и вступало в психологический контраст с моими записями.

Александр Соломонович Лифшиц, когда мы с ним встретились, оказывается, уже был призван во флот из запаса, хотя еще не имел звания. Он получил это звание — интенданта 3-го ранга — только в декабре 1941 года. Лифшиц продолжал оставаться руководителем Театра Черноморского флота до декабря 1943 года. Кто знает, может быть, и тогда, в разгар войны, мысли о синтетическом театре будущего продолжали волновать его. Однако, вопреки всему сказанному в записках, эти мысли не мешали Лифшицу ни думать о войне, ни участвовать в ней. Ставя у себя в театре военные пьесы, он, очевидно, считал своим долгом режиссера знать, как выглядит война вблизи, и за это заплатил жизнью. В политдонесении начальника политотдела Азовской военной флотилии, датированном декабрем 1943 года, рассказывается об операции по снятию десантных войск Приморской армии, высадившихся в Крыму, во время которой погибло несколько мелких кораблей — мотобаза, понтон, мотобот и два катера. Вот что говорится в этом документе: