Сто суток войны - Константин Симонов

По совести говоря, нельзя отказать такому врагу ни в мужестве, ни в чувстве собственного достоинства. Попав в плен в период уже надвигавшейся на германскую армию окончательной катастрофы, этот генерал, в самых невыгодных и тяжелых для него лично обстоятельствах, пленный, на допросе имел решимость сказать все, что он в действительности думал и о нацизме, и об отсутствии противоречий между традициями германской армии и нацизмом.

Если бы многие другие немецкие генералы, разделявшие взгляды Гитлера в дни побед, говорили впоследствии с той же мерой откровенности, как этот Вилли Райтер 10 марта 1945 года на допросе в Померании, то, думается, многие и многие их мемуары выглядели бы совсем по-другому, чем выглядят сейчас.

Мне не кажется, что я отвлекся от темы, приведя эту длинную цитату из показаний двадцатилетней давности. Двигавшийся в августе 1941 года к Крыму фельдмаршал Манштейн в принципе думал так же, как этот Вилли Райтер. Он несколько иначе относился персонально к Генриху Гиммлеру и к доблести эсэсовских генералов, но вряд ли его душу раздирали противоречия между традициями германской армии и нацизмом. Потом, после поражения, он сделал вид, что думал иначе. Но тогда он думал так. И так думало большинство немецкого генералитета тогда, в 1941 году уж во всяком случае. И как раз это служило одним из важнейших оснований для той уверенности, с которой Гитлер планировал свою тысячелетнюю оккупацию «района до Урала». Не могу не вспомнить его полное безграничного оптимизма восклицание, относящееся как раз к тем дням, когда Манштейн штурмовал Крым: «Ах, какие великолепные задачи стоят перед нами. Впереди сотни лет наслаждений!» (беседа 17 октября).

Я откладываю эту переведенную на английский язык толстую книгу с обложкой, на которой нарисованы Гитлер и Геббельс. Откладываю и не могу удержаться от мысли, что хотя бы избранные места из нее стоило бы перевести на русский, украинский, белорусский, грузинский, армянский, татарский, киргизский и иные языки нашей страны. Здесь по разным поводам сказано обо всех нас такое, что всем нам стоит прочесть просто для информации.

Конечно, годы идут, времена меняются, «кто старое помянет — тому глаз вон» — русская поговорка, а способность к забвению — общечеловеческое свойство, все верно, все так… Но ведь будущее, которое было для нас запроектировано в этой книге, проектировалось на сотни лет вперед — вот в чем штука! Может, поэтому сейчас, всего-навсего через четверть века, и хочешь все это забыть, а не забывается?

70 «Начальник Дома флота батальонный комиссар Шпилевой, впоследствии, по-моему, комиссар морского полка…»

Написав это, я, к несчастью, ошибся. Начальник Дома флота Ефим Фомич Шпилевой действительно был впоследствии назначен на должность комиссара 3-го полка морской пехоты, но комиссаром его не стал, а попал под трибунал в связи с тем, что, как указано в приговоре, «под предлогом болезни глаз стремился уклониться от выполнения возложенных на него обязанностей».

Трудно разобраться теперь, насколько справедливо было решено это дело тогда, в конце сентября, в самый разгар боев на Перекопе, что в нем было правдой и что неправдой. Во всяком случае из последующих документов известно, что Шпилевой Ефим Фомич был направлен рядовым, погиб в октябре 1941 года под Перекопом и был «посмертно восстановлен в рядах политсостава и в звании, как искупивший вину перед Родиной».

71 «Услышав о тревожном положении в Одессе, мы беспокоились, уж не из-за того ли задерживают нас… что решается вопрос о ее судьбе?»

Тревога эта, как видно сейчас из документов, имела свои основания.

В «Отчете Черноморского флота по обороне Одессы» говорится, что в предшествующие дни «в настроениях и действиях армейского командования проглядывала тенденция эвакуации Одессы… Несмотря на приказ Буденного „Одессу не сдавать ни при каких условиях“, „командование частично начало эвакуацию войск и вооружения“».

В мемуарах вице-адмирала И. Азарова «Осажденная Одесса» говорится, что еще 17 августа «Военный Совет Приморской армии спланировал эвакуацию 2563 военнослужащих. В ответ на сообщение об этом командование Черноморского флота запретило вывозить из Одессы военнослужащих и гражданских лиц, способных носить оружие».

Не уверен, стоит ли сейчас спорить о том, кто в те дни в Одессе проявил и кто не проявил мужества. Как показали последующие события, незаурядную стойкость при обороне Одессы проявили все — и Приморская армия, и моряки. И причина тех столкновений, о которых упоминает Азаров, как мне думается, не столько в недостатке мужества, сколько в том, что, оказавшись в те дни совершенно оторванным от всего Южного фронта и еще не войдя в подчинение Черноморскому флоту, командование Приморской армии имело достаточно серьезные основания тревожиться за судьбу Одессы и вверенных ему войск. Если бы Приморская армия еще на несколько дней раньше была оперативно подчинена флоту и почувствовала у себя за спиной всю его мощь, то можно предполагать, что никакой «тенденции к эвакуации» вообще не возникло бы.

Нескольким дням никогда не доводящего до добра двоевластия был положен конец 19 августа приказом Ставки о создании Одесского оборонительного района с подчинением его флоту. Однако даже самый хороший приказ еще не все. Приказ был получен в разгар нового ожесточенного наступления на Одессу. Когда мы сидели на борту тральщика, ожидая отхода туда, это наступление продолжалось и его все еще не удавалось остановить. Соотношение сил под Одессой было примерно четыре к одному. Буквально все документы тех дней свидетельствуют об остроте положения.

В боевом донесении штаба Одесского оборонительного района за 20 августа (день нашего приезда в Севастополь) сказано: «Войска Одесского оборонительного района 18 и 19.VIII-41 г. вели особенно напряженные бои со значительно превосходящими силами противника… Введя в бой до шести пехотных, кавалерийскую дивизию и бронебригаду, противник к исходу 19.VIII, прорвав фронт, продолжает развивать наступление. Наши части, понеся в боях значительные потери (свыше 2000 раненых), отходят, задерживаясь на промежуточных рубежах».

В этот же день командиры оборонявших Одессу дивизий получили приказ — к утру 21 августа «расформировать все дивизионные тыловые части, весь личный состав обратить на доукомплектование боевых частей».

Положение казалось настолько критическим, что дыру прорыва  решились заткнуть, бросив туда часть запасного полка, и этим только ухудшили положение. Люди, которые были еще не обучены и в большинстве не умели обращаться с винтовкой и гранатой, бежали под огнем с поля боя, внося замешательство и в соседние, продолжавшие держаться части.

В тот же день, 20 августа, командиром 25-й стрелковой Чапаевской дивизии, находившейся на направлении главного удара противника, был назначен генерал-майор Иван Ефимович Петров, до этого командовавший кавалерийской дивизией. Прежние командир и комиссар дивизии были сняты, а Петрову было приказано восстановить положение, объединив под своим командованием 25-ю стрелковую и 1-ю кавалерийскую дивизии. Во всех донесениях за этот день говорится о тяжелых потерях. 287-й полк 25-й стрелковой дивизии зацепился 20 августа за тот самый рубеж у хутора Красный Переселенец, где мы с Халипом потом его и застали, но это дорого ему стоило — к вечеру в его ротах осталось по пятнадцать-двадцать человек.

Немцы стремились к захвату Одессы уже давно. В служебном дневнике Гальдера за 18 июля, то есть больше чем за месяц до событий, о которых идет речь в записках, зафиксировано: «Согласно указанию фюрера теперь следует овладеть Одессой. Для выполнения задачи можно использовать только корпус Ганзена в составе двух германских и большого количества румынских дивизий».

В листовке, подписанной командиром военного участка города Одессы корпусным генералом А. Сон и разбросанной самолетами еще 13 августа перед началом наступления на Одессу, говорилось: «Всем бойцам. Многочисленная румынская армия окружила город Одессу. Для того чтобы избавиться от жидов и коммунистов, еще до начала штурма советую вам сдаться в плен».

Штурм, о котором шла речь в листовке, имел своей наивысшей точкой 20–21 августа. 22-го, когда мы ушли на тральщике в Одессу, и в следующие дни, когда мы были там, штурм еще продолжался, но, несмотря на ожесточенные бои, положение начинало стабилизироваться. Самая критическая точка развития событий осталась уже позади.

72 «Наконец наш тральщик стал выходить из Севастопольской бухты»

Тральщик, на котором мы шли в Одессу, назывался «Делегатом». Это была старая потрепанная грузовая моторная шхуна водоизмещением в 2 тысячи тонн, с ходом в 9,1 узла. Комиссия мобилизационного отделения штаба флота в июле 1941 года даже отказалась было принять «Делегат» от Азовского пароходства, написав: «Ввиду неисправности рулевого управления, больших дефектов по механической части „Делегат“ в состав военно-морского флота принят быть не может». Но, видимо, потом обстоятельства вынудили переменить это решение, и «Делегат», числясь тральщиком, пробыл в составе Военно-морского флота до 27 октября 1941 года. В этот день он потонул в Керченском порту «во время бомбежки порта в результате близких взрывов и прямого попадания бомбы».