Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Скажите, пожалуйста, это очень странно, — замѣтилъ Самуэль, — на меня бы, авось, это произвело сильнѣйшее впечатлѣніе, если бы я былъ на его мѣстѣ. Жаль, очень жаль.

— Дѣло въ томъ, молодой мой другъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ торжественнымъ тономъ, — что одебелѣло сердце вашего родителя, и тяжело слышитъ онъ своими умственными ушами. Ахъ, юный другъ мой, кто бы кромѣ него могъ устоять противъ побѣдительнаго краснорѣчія нашихъ шестнадцати сестеръ, собирающихъ подписку на благочестивое дѣло? Добродѣтельныя особы, принадлежащія къ нашему обществу, желаютъ снабдить дѣтей вестъ-индскихъ негровъ фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

— Что это за носовые нравственные платки? — спросилъ Самуэль. — Я въ жизнь не слыхалъ о такой мебели.

— Эти платки, юный другъ мой, изобрѣтены вмѣстѣ для забавы и поученія, потому что по краямъ ихъ четкими буквами изображены разныя нравственныя изреченія, приспособленныя къ дѣтскому разумѣнію, — сказалъ красноносый джентльменъ.

— Да, я видывалъ ихъ въ лавкахъ полотняныхъ товаровъ, — сказалъ Самуэль. — Выдумка недурная.

М-ръ Стиджинсъ выпилъ глотокъ ананасоваго пунша и снова испустилъ глубокій вздохъ.

— И ваши дамы никакъ не могли уломать моего отца? — спросилъ Самуэль.

— Никакъ. Сидитъ себѣ, какъ байбакъ, прости Господи, и покуриваетъ трубку, — сказала м-съ Уэллеръ. — Разъ онъ даже назвалъ этихъ дѣтей вестъ-индскихъ негровъ… чѣмъ онъ ихъ назвалъ, м-ръ Стиджинсъ?

— Паршивыми щенками, — отвѣчалъ съ глубокимъ вздохомъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ну да, я и забыла, — сказала м-съ Уэллеръ. — Горе ему, окаянному.

Два новыхъ вздоха и стона заключили достойнымъ образомъ этотъ приговоръ нечестивому старику.

Были бы, вѣроятно, открыты и другіе прегрѣшенія въ этомъ родѣ, но чай уже слишкомъ разжижился, ананасовый пуншъ исчезъ и не осталось на столѣ ни одного изъ горячихъ пирожковъ. Красноносый джентльменъ вспомнилъ весьма кстати, что ему предстоитъ выполнить еще кое-какія обязанности и вышелъ изъ дверей въ сопровожденіи хозяйки.

Когда чайный подносъ исчезъ со стола и огонь потухъ въ каминѣ, м-ръ Уэллеръ старшій подъѣхалъ къ воротамъ "Маркиза Гренби" и, войдя въ трактиръ, встрѣтился съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ.

— Ба! Это ты, Самми! — воскликнулъ отецъ.

— Я, дядюшка, — сказалъ сынъ.

И они крѣпко пожали другъ другу руки.

— Радъ тебя видѣть, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллерь старшій, — хотя не понимаю, чортъ побери, какъ ты поладилъ съ своей мачехой. Она вѣдь безпардонная баба!

— Тише! — остановилъ его Самуэль. — Она дома.

— Ничего: не услышитъ. Послѣ чаю она всегда спускается внизъ часика на два, и мы съ тобой можемъ повальяжничать, Самми.

Проговоривъ это, старикъ Уэллеръ налилъ два стакана горячаго пунша и набилъ двѣ трубки табакомъ. Отецъ и сынъ усѣлись передъ каминомъ на мягкихъ креслахъ другъ противъ друга и закурили свои трубки.

— Кто-нибудь былъ здѣсь, Самми? — спросилъ старикъ послѣ продолжительнаго молчанія.

Самуэль утвердительно кивнулъ головой.

— Красноносый парень? — спросилъ отецъ.

Самуэль кивнулъ опять.

— Расторопный малый, чортъ бы его побралъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, выпуская облако дыма.

— Это видно съ перваго взгляда, — замѣтилъ Самуэль.

— Ведетъ дѣла на чистоту, — сказалъ старикъ.

— Какъ это?

— Занимаетъ деньги y этихъ бабъ и отдаетъ ихъ въ долгъ по мелочамъ — на жидовскіе проценты, такъ что капиталъ y него удвоивается въ какіе-нибудь два мѣсяца. Плутъ первостатейный, Самми.

Самуэль согласился съ такимъ крайнимъ выводомъ своего достопочтеннаго родителя.

— Такъ ты не подписался на эти фланелевыя фуфайки? — сказалъ онъ.

— Разумѣется, нѣтъ. Посуди самъ, мой другъ: за коимъ бѣсомъ фланелевыя фуфайки чертенятамъ, которые никогда не будутъ ихъ носить?

— Конечно, конечно, ты правъ, старикъ. Еще страннѣе по моему, собирать подписку на какіе-то нравственные носовые платки, совершенно безполезные для негровъ.

— Поди ты — толкуй съ ними. Всѣ эти бабы ходятъ какъ помѣшанныя, и этотъ уродъ совершенно сбилъ ихъ съ толку. Намедни какъ-то случилось мнѣ проходить мимо ихъ сходки, и что же я увидѣлъ? какая-то смазливая дѣвочка обходила народъ съ серебрянымъ блюдомъ, и почти каждый клалъ туда золотую или серебряную монету. Всѣ эти денежки поступили, разумѣется, въ распоряженіе красноносаго болвана.

— Да онъ ихъ просто грабитъ, этотъ мошенникъ! — замѣтилъ Самуэль.

— Конечно, грабитъ, — отвѣчалъ старикъ. — Всего досаднѣе то, что ему удалось вскружить головы многимъ мололымъ дѣвчонкамъ, которыя просто безъ ума отъ него. Толкуетъ онъ имъ всякій вздоръ, гдѣ самъ дьяволъ ничего не пойметъ, a онѣ сидятъ, развѣсивъ уши, какъ будто бы онъ первый мудрецъ въ свѣтѣ.

— Какъ это жаль! — воскликнулъ Самуэль.

— Еще бы! Онъ ихъ обманываетъ кругомъ, и онѣ этого совсѣмъ не замѣчаютъ. Почти каждый день онъ пускается на новыя продѣлки, за которыя бы просто стоило его повѣсить за ноги на первой висѣлицѣ.

Кончивъ эту сентенцію, старикъ Уэллеръ допилъ свой стаканъ и поспѣшилъ налить другой. Въ эту минуту раздался по корридору пронзительный женскій голосъ.

— Слышишь, какъ рычитъ твоя мачеха, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ.

И вслѣдъ за этими словами, м-съ Уэллеръ вошла въ комнату.

— Ты ужъ воротился? — сказала м-съ Уэллеръ.

— Воротился, моя милая, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Что? Еще не приходилъ м-ръ Стиджинсъ? A ужъ пора бы и ужинать.

— Нѣтъ еще, моя милая, и сказать тебѣ всю правду, я бы не умеръ отъ тоски, если бы онъ вовсе позабылъ дорогу къ нашимъ воротамъ.

— Уродъ! — воскликнула мсь Уэллеръ.

— Спасибо на добромъ словѣ, душечка, — отвѣчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Полно, старикъ, — сказалъ Самуэль. — Вотъ опять идетъ преподобный джентльменъ.

При этомъ докладѣ м-съ Уэллеръ поспѣшила отереть слезы, навернувшіяся на ея глазахъ. Старикъ угрюмо насупилъ брови и закурилъ трубку. Дорогой гость вошелъ, поклонился и съ большимъ комфортомъ занялъ свое мѣсто.

Покорный убѣжденіямъ хозяйки, м-ръ Стиджинсъ выпилъ съ дороги стаканчикъ ананасоваго пунша, потомъ другой и потомъ третій, который долженъ былъ предшествовать легкому ужину, приготовленному для него.

За ужиномъ по большей части поддерживали бесѣду м-съ Уэллеръ и достопочтеннѣйшій м-ръ Стиджинсъ. Они разсуждали преимущественно о добродѣтельныхъ овечкахъ, принадлежавшихъ къ ихъ стаду, и при всякомъ удобномъ случаѣ подвергали грозной анафемѣ нечестивыхъ козлищъ, совратившихся съ истиннаго пути. По многимъ несомнѣннымъ признакамъ оказывалось, что самымъ гадкимъ козломъ былъ не кто другой, какъ неисправимый супругъ м-съ Уэллеръ.

Наконецъ, м-ръ Стиджинсъ, упитанный и упоенный, взялъ свою шляпу, и, пожелавъ своей овечкѣ спокойной ночи, вышелъ изъ дверей. Вслѣдъ затѣмъ, заботливый родитель отвелъ въ спальню своего возлюбленнаго сына и оставилъ его одного.

Довольный событіями этого вечера, Самуэль скоро погрузился въ сладкій сонъ; но это не помѣшало ему встать на другой день съ первыми лучами восходящаго солнца. Закусивъ на скорую руку, онъ немедленно собрался въ обратный путь и уже переступилъ за порогъ гостепріимнаго дома, какъ вдругъ отецъ остановилъ его.

– Ѣдешь, Самми? — сказалъ онъ.

– Ѣду. A что?

— Если бы ты угораздился завернуть какъ-нибудь и взять съ собой этого урода…

— Какого?

— Стиджинса.

— Зачѣмъ ты позволяешь ему показывать свой красный носъ подъ кровлей "Маркиза Гренби"?

— Да развѣ я могу не позволить?

— Разумѣется, можешь.

— Нѣтъ, Самми, не могу, — отвѣчалъ старикъ, покачивая головой.

— Почему же?

М-ръ Уэллеръ старшій устремилъ на своего сына глубокомысленный взоръ и проговорилъ тономъ отчаянно-грустнымъ:

— Ты еще глупъ, другъ мой, Самми. Женись, тогда и узнаешь всю мудрость; но Боже тебя сохрани жениться.

— Ну, такъ прощай, — отвѣтилъ Самуэль.

— Погоди еще немножко.

— Если бы я быль владѣльцемъ "Маркиза Гренби", и если бы этотъ негодяй повадился ѣсть пироги за моимъ буфетомъ, я…

— Что бы ты сдѣлалъ?

— Отправилъ бы его къ чорту на кулички.

М-ръ Уэллеръ старшій покачалъ головой и бросилъ невыразимо грустный взглядъ на своего сына. Затѣмъ, пожавъ ему руку, онъ медленно отошелъ отъ воротъ и предался размышленіямъ, обсуждая совѣтъ, данный ему любезнымъ сыномъ.

Самуэль спокойно дошелъ до большой дороги и еще спокойнѣе сѣлъ въ дилижансъ, отправлявшійся въ Лондонъ. Онъ думалъ о своей мачехѣ, о своемъ отцѣ и о вѣроятныхъ послѣдствіяхъ своего совѣта, если только старикъ послушается его на этотъ разъ. Мало-по-малу, однакожъ, онъ выбросилъ всѣ эти мысли изъ своей головы, и, махнувъ рукой, сказалъ самому себѣ: