Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Я и самъ всегда такъ думалъ, — сказалъ м-ръ Уэллеръ. — Если, бывало, я въ чемъ имѣлъ нужду, то просилъ о томъ своего родители съ великимъ почтеніемъ и преданностью. Иногда же бралъ и самъ, изъ опасенія не понравиться своему родителю какою-нибудь неумѣстною просьбой. Вообще, сэръ, я избавилъ его отъ многихъ непріятныхъ хлопотъ.

— Въ такомъ случаѣ, мой другъ, вы не совсѣмъ правильно понимали свой долгъ въ отношеніи къ отцу, — возразилъ м-ръ Пикквикъ съ благосклонной улыбкой.

— По крайней мѣрѣ, сэръ, y меня всегда были честныя намѣренія, какъ говорилъ одинъ джентльменъ, колотившій свою жену по три раза въ сутки за то, сэръ, что она была несчастна съ нимъ…

— Вы можете идти, любезный. Ступайте.

— Покорнѣйше васъ благодарю, — отвѣчалъ Самуэль, отвѣшивая низкій поклонъ.

Черезъ нѣсколько минутъ м-ръ Уэллеръ сидѣлъ въ своемъ праздничномъ костюмѣ наверху дилижанса, ѣхавшаго въ Доркинъ.

Въ этомъ предмѣстьи мачиха м-ра Уэллера содержала трактиръ, извѣстный любителямъ изящнаго подъ именемъ "Маркиза Гренби". Онъ стоялъ при большой дорогѣ, былъ обширенъ и удобенъ во всѣхъ возможныхъ отношеніяхъ, хотя чистота и опрятность отнюдь не принадлежали къ числу его отличительныхъ свойствъ. Передъ воротами трактира, на высокомъ столбѣ, красовалась огромная вывѣска, изображающая голову и плечи джентльмена съ раздутыми щеками, одѣтаго въ красный кафтанъ съ голубыми обшлагами. Это былъ портретъ достопочтеннаго маркиза Гренби. На окнахъ буфета рисовались горшки съ цвѣтами и разнокалиберные сосуды съ жидкостью всѣхъ родовъ и видовъ. Открытые ставни были изукрашены золотыми надписями, содержавшими краснорѣчивѣйшія рекомендаціи прекраснымъ постелямъ и превосходнымъ винамъ первѣйшихъ сортовъ. Пестрыя толпы крестьянъ и ямщиковъ, бродившихъ вокругъ конюшни, служили олицетвореннымъ доказательствомъ доброкачественности эля и крѣпкихъ напитковъ, продававшихся за буфетомъ "Маркиза Гренби". Самуэль Уэллеръ, по выходѣ изъ кареты, осмотрѣлъ всѣ эти достопримѣчательности глазами опытнаго путешественника и, вполнѣ довольный результатомъ своихъ наблюденій, вошелъ въ трактиръ.

— Что вамъ угодно, молодой человѣкъ? — закричалъ изнутри пронзительный женскій голосъ, лишь только Самуэль переступилъ за поротъ буфета.

По тщательномъ изслѣдованіи оказалось, что голосъ принадлежалъ довольно высокой и плотной леди съ красными щеками, обличавшими комфортъ домашней жизни и совершеннѣйшее спокойствіе духа. Она сидѣла передъ каминомъ и раздувала огонь для приготовленія чая. По другую сторону камина, въ мягкихъ креслахъ съ высокой спинкой, сидѣлъ, выпрямившись въ струнку, какой-то мужчина въ черномъ поношенномъ костюмѣ, бросившій чрезвычайно пристальный взглядъ на Самуэля, который, въ свою очередь, оглядѣлъ его съ ногъ до головы.

Это былъ красноносый джентльменъ съ длинной шеей, опухлыми щеками и съ глазами, какъ y гремучей змѣи, довольно проницательными, но производившими положительно дурное впечатлѣніе. На немъ были коротенькіе штаны и черные бумажные чулки, довольно грязные и поистасканные, какъ и всѣ другія части его костюма. Его бѣлый ненакрахмаленный галстухъ болтался весьма неживописно своими длинными концами по обѣимъ сторонамъ его наглухо застегнутаго жилета; старыя бобровыя перчатки, шляпа съ широкими полями и полинялый зеленый зонтикъ на китовыхъ усахъ лежали весьма чинно и уютно на ближайшемъ креслѣ, показывая такимъ образомъ, что красноносый владѣлецъ всѣхъ этихъ вещицъ не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія торопиться выходомъ изъ трактира.

Отъ добра добра не ищутъ, и красноносый джентльменъ былъ бы очень глупъ и вѣтренъ, если бы вздумалъ удалиться отъ перспективы роскошныхъ благъ, рисовавшихся передъ его глазами. Огонь горѣлъ ярко въ каминѣ подъ вліяніемъ раздувательныхъ мѣховъ, и весело кипѣлъ чайникъ подъ вліяніемъ мѣховъ и огня. На маленькомъ кругломъ столикѣ, накрытомъ чистой скатертью, стоялъ подносъ, и на подносѣ, въ привлекательной симметріи, были разставлены чайныя чашечки и ложечки со включеніемъ соблазнительныхъ горячихъ пирожковъ, только-что вынутыхъ изъ печи. Передъ самымъ носомъ джентльмена стоялъ другой маленькій подносъ съ ананасовымъ пуншемъ, въ который онъ по временамъ погружалъ свои губы, посматривая каждый разъ на гостепріимную леди, раздувавшую огонь.

Углубившись въ созерцаніе этой восхитительной сцены, Самуэль Уэллеръ пропустилъ мимо ушей первый вопросъ краснощекой леди.

— Что вамъ угодно, молодой человѣкъ? — повторила леди, возвысивъ свой голосъ. — Что вы стоите, разиня ротъ?

М-ръ Уэллеръ понялъ неприличіе своего поведенія и отвѣчалъ вопросительнымъ тономъ:

— Старшина дома, сударыня?

— Какой старшина?

— Супругъ вашъ, сударыня.

— Нѣтъ его дома, — отвѣчала м-съ Уэллеръ, потому что высокая леди съ красными щеками носила этотъ титулъ послѣ смерти своего перваго мужа, м-ра Клерка. — Его нѣтъ дома и его не ждутъ здѣсь, если вамъ угодно.

— Стало быть, онъ уѣхалъ сегодня?

— Можетъ быть, уѣхалъ, а, можетъ, и нѣтъ, — отвѣчала м-съ Уэллеръ, подавая новое блюдо горячихъ пирожковъ красноносому джентльмену. — Я не знаю, да и знать не хочу, если хотите. — Прошу покушать, м-ръ Стиджинсъ.

Красноносый джентльменъ, исполняя желаніе м-съ Уэллеръ, тутъ же принялся уписывать пироги съ величайшею жадностью.

Уже при одномъ взглядѣ на красноносаго джентльмена Самуэль Уэллеръ пришелъ къ вѣроятному предположенію, что это долженъ быть тотъ самый пастырь, о которомъ разсказывалъ его почтенный родитель. Прожорливость джентльмена возвела эту догадку на степень аксіомы, и м-ръ Уэллеръ понялъ, что, разсчитывая здѣсь утвердить свою временную квартиру, онъ не долженъ медлить ни одной минутой, иначе участіе его въ роскошномъ завтракѣ сдѣлается физически невозможнымъ. Поэтому онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ круглому столу, поклонился краснощекой леди и сказалъ:

— Здравствуйте, матушка. Какъ ваше здоровье?

— Должно быть, это какой-нибудь Уэллеръ, — сказала м-съ Уэллеръ, бросая весьма неблагосклонный взглядъ на лицо Самуэля.

— Думать надобно, что Уэллеръ, — отвѣчалъ невозмутимый Самуэль, — и я надѣюсь, что этотъ преподобный джентльменъ извинитъ меня, если въ его присутствіи я засвидѣтельствую свое нижайшее почтеніе достойной супругѣ моего отца.

Это былъ, такъ сказать, двухствольный комплиментъ, означавшій, во-первыхъ, что м-съ Уэллеръ была пріятная дама и, во-вторыхъ, что м-ръ Стиджинсъ имѣлъ священническую наружность. Выстрѣливъ такимъ образомъ, Самуэль немедленно подошелъ къ своей мачихѣ и влѣпилъ громкій поцѣлуй въ ея красную щеку.

— Отойди отъ меня, — сказала м-съ Уэллеръ, отталкивая молодого человѣка.

— Стыдитесь, молодой человѣкъ, — сказалъ красноносый джентльменъ.

— Стыжусь, очень стыжусь, покорно васъ благодарю, — отвѣчалъ Самуэль, — м-съ Уэллеръ еще такъ молода и хороша. Вы справедливо изволили замѣтить.

— Все суета суетъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ахъ, да, и всяческая суета! — подхватила м-съ Уэллеръ, поправляя свой чепецъ.

Самуэль Уэллеръ не сдѣлалъ никакихъ замѣчаній. Его молчаніе служило несомнѣннымъ знакомъ безпрекословнаго согласія.

Красноносый джентльменъ былъ, повидимому, очень недоволенъ визитомъ Самуэля, и не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что м-съ Уэллеръ могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись безъ этого визита. Не было, однакожъ, никакихъ основательныхъ причинъ выпроводить молодого человѣка, и м-съ Уэллеръ, скрѣпя сердце, пригласила его принять участіе въ общей трапезѣ.

— Какъ поживаетъ мой отецъ? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.

При этомъ вопросѣ м-съ Уэллеръ воздѣла къ потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, какъ будто въ ея сердцѣ пробудились весьма болѣзненныя чувства.

М-ръ Стиджинсъ простоналъ.

— Что дѣлается съ этимъ джентльменомъ? — спросилъ Самуэль.

— Онъ соболѣзнуетъ о поведеніи твоего отца, — отвѣчала м-съ Уэллеръ.

— Неужели? — сказалъ Самуэль.

— И y него есть на это основательныя причины, — прибавила съ важностью м-съ Уэллеръ.

М-ръ Стиджинсъ взялъ новый пирожокъ и простоналъ глубоко.

— Отецъ твой — закоснѣлый грѣшникъ, — сказала м-съ Уэллеръ.

— Соболѣзную о немъ и совоздыхаю, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

Затѣмъ м-ръ Стиджинсъ послалъ въ ротъ огромный кусокъ пирога и снова испустилъ глубокій стонъ.

М-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнѣйшее желаніе вышибить что-нибудь, похожее на дѣйствительный стонъ изъ груди красноносаго джентльмена; но онъ обуздалъ свою волю и проговорилъ довольно спокойнымъ тономъ:

— Что-жъ? Развѣ старикъ совратился съ истиннаго пути?

— Совратился! Онъ никогда и не зналъ истиннаго пути, — сказала м-съ Уэллеръ, — его сердце ожесточилось, душа окрѣпла и воля его обращена на нечестивыя дѣла. Каждый вечеръ этотъ добродѣтельный человѣкъ, — не хмурьтесь, м-ръ Стиджинсъ: я всегда скажу, что вы добродѣтельнѣйшій человѣкъ, — каждый вечеръ онъ приходитъ къ намъ, и сидитъ по цѣлымъ часамъ; но это не производитъ на твоего отца никакого впечатлѣнія.