Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

коня зря мучить.

— Проходите, — тот кивает и возвращает бумаги, — доброй дороги.

— Спасибо, сир, — выдавливает Коннор онемевшими губами и идет туда, где, задержав дыхание, на него смотрят Ричард и Ада. Чуть поодаль Блез старательно изображает, что ремни на его седле недостаточно затянуты.

Отмытый от чужой крови кинжал выпускает наружу тонкую полосу крови, раскрыв занавес бледной кожи, и вместе с подступающей эйфорией Коннор чувствует, как кто-то подходит к нему сзади.

— Давай подменю, сир Танкред. Вы тут, верно, всю ночь с гарнизоном ворота сторожили? — тонкая, но мозолистая и удивительно сильная, женская ладонь перехватывает его руку у державшего ее кассатора раньше, чем Коннор успевает что-то понять. — Я тут закончу, ты иди.

— С тобой постою до следующего.

Теплая капля крови скатывается из пореза вниз, прямо на ее холодные пальцы, и оказавшаяся перед ним девушка поднимает лицо:

— Ничего страшного, мессир, еще немного и можете идти… — время словно замедляется, когда он смотрит в ее глаза. Один карий, другой голубой. Двуликая, девушка, которую не забудешь, как ни старайся, сперва просто Октавия, а следом сир Октавия Вард. Ее пальцы невольно стискиваются на его руке, будто кандалы, сильные пальцы превосходной лучницы, а вмиг высохшие губы испуганно и неверяще шепчут: — К-коннор? Ты же ведь… У нас грамота розыскная на тебя лежит, — каждое ее слово как камень на его кургане. Она мотает головой, словно хочет развеять наваждение: — Как ты мог? Как ты мог это сделать, Коннор?.. Сир Коннор? Ты же со мной рядом клялся, перед богами, всей империи клялся ее защищать! А теперь ты с ними… с тварями?

Никто не находит сил шевельнуться. Над местом, где стоят они, вдруг смолкают даже птицы.

Коннор никак не может вспомнить, как же нужно говорить, как оторвать язык от высохшего неба и выжать хоть звук из сжавшегося горла, только не мигая смотрит в разные глаза Октавии, ставшие влажными. В глаза неминуемого возмездия, от которого он так мечтал сбежать. В глаза своей смерти, которая сама и оплакивает его. На какую-то секунду ему вдруг становится по-настоящему спокойно, впервые за минувший месяц.

Глава 19, или И до последнего моего вздоха (часть первая)

625 год от Прибытия на Материк

Позабывший обо всем прикрытии, рванувшийся было следом за кассаторами Ричард и вцепившийся в него Блез становятся последним, что Коннор видит на разом опустевшей площадке перед воротами. Он не знает, замечает ли наемник его благодарный кивок, но подозревает, что тот все понимает и без этого. Никому не нужно увязать в этом же болоте следом, а особенно его брату.

Пока чужие руки тащат его по мощеным улицам Эрда, Коннор радуется тому, что все случится здесь, а не в Венерсборге, где это могла бы увидеть мать. Спускаясь по неровным каменным ступеням в темноту, он надеется, что и остальные не придут посмотреть на то, как все закончится для него. Ему не страшно в свои последние минуты остаться одиноким перед толпой незнакомцев, ему страшно умирать, глядя в знакомые глаза, в которых он увидит вину и бессилие — за решения, которые принимал только сам Коннор, и виноват в которых был только он, он один.

Его вталкивают в темноту камеры молча и грубо, ему едва удается устоять на ногах, пока позади решетка чудовищно лязгает ржавыми петлями, гремят ключи и защелкивается замок. Вот к чему в конце концов привела его жалость к заключенным, что были вверены ему, — он сам стал заключенным для других, но уже не на долгие годы.

Коннор стоит неподвижно, вперив взгляд в глухую стену перед собой, и ждет, пока глаза привыкнут к темноте, оставленной забравшими единственный факел кассаторами. Некстати вспоминается, что, еще проходя поверху, он видел движущиеся над городом тучи, а сейчас, должно быть, пропускает последний в своей жизни дождь. Впрочем, что-то подсказывает ему, что едва ли сырая темница, расположенная ниже уровня земли, не даст ему ощутить все прелести сырой и чуть подтопленной каменной клетки.

— Ты как, красавчик, так и собрался там торчать?

От неожиданности Коннор вздрагивает, словно его окатили ледяной водой, и на голос оборачивается к черноте дальней части камеры. Там кто-то коротко шевелится, и вдруг снова становится хоть и тускло, но светло — из темноты, разгоняя ее в стороны, появляется один единственный штолцервальдский светляк. Еще ни разу прежде этот неестественный, мертвый и холодный свет гномьего камня не приносил Коннору столько радости.

— К кормежке ты припозднился, но уж присядь с нами, если не брезгуешь.

Он смотрит на женщину, что и прежде говорила с ним: она шмыгает забитым носом и кивает на пустое место среди сидящих вокруг камня. Одежда на ней сильно заношенная и уже несвежая, как и сальные светлые волосы заплетенные в косу, и в уме Коннор пытается прикинуть, сколько уже дней могла она безвылазно провести в камере, и сколько предстояло провести ему самому. Возле камня с ней оказывается еще один заключенный, мужчина, вторую же женщину Коннор замечает далеко не сразу — та сидит поодаль от остальных, вжавшись в угол и обняв колени руками, а ее остекленевший взгляд смотрит куда-то в пустоту, к новоприбывшему он не обращается и на миг.

— Кассаторы тебя привели? — продолжает первая. — Слышала, как охрана вчера шепталась, что своих они в другие клетки отводят. Неужто за день уже все забили и на нашу перешли? — она как-то странно хмыкает. — Чего натворил-то? В самом деле выродкам помогал, или под шумок загребли?

— Империю предал, — мрачно отвечает Коннор, подсаживаясь к ним.

— А-а, — мужчина щерится, показывая два недостающих передних зуба, — ну так это мы тут все такие. Предали империю, а она нам в ответ… — рукой у шеи он изображает затягивающуюся петлю и сдавленно хрипит. — Редкая баба такое за измену провернет.

— Я это, — глядя на Коннора, женщина снова громко шмыгает и пинает мужчину ногой, — Вария. Ты тоже назовись, хмырь!

— Отмар я, — бурчит тот.

— Коннор. Где светляка достали?

— Наследство это наше, — Вария ухмыляется. — От тех, кто до нас здесь портки протирал. Уж не знаем, кто и как протащил сюда, но забирать потом уж ни к чему было, сам понимаешь.

Хоть раньше он и ждал этого, а сам себя считал готовым к своей неминуемой участи, Коннор вдруг чувствует противный холод в животе. Вот куда его привели, без малейших разбирательств. В камеру смертников.

Хотя стоило ли удивляться этому в городе, где самими кассаторами было объявлено особое положение, их