Черный Дракон - Денис Анатольевич Бушлатов

в его стенах наделявшее едва ли не безграничной властью?

— А с ним вот чего еще было, глянь, — Отмар трясет небольшой стакан, под которым они прежде и прятали светляка. — Мы ими в покер играем, чтоб хоть как время скоротать. Ну и судьбу предсказываем.

— Не дури, — Вария трет плечи, чтобы хоть немного согреться. От пола и стен здесь уже тянет сыростью, а одежда на ней едва ли помогает сохранять тепло.

— Это кто дурит? — обижается он и вновь обращается к Коннору: — Ты слушай что скажу. Как новый кто в камеру приходит, играют тут с ним все остальные партию. Кто в первой пуще других проиграется — того из них первым и казнят. Я тут дольше всех, уж десятый день кукую, ни разу еще кости не обманывали!

— Так разве не разом все казнят, кто в камере? Нас здесь не сотня собралась, чего делить.

— Э, не! Бургомистр наш порешил так: казнят помаленьку, но регулярно, каждые пять дней кого-то отсюда вытаскивают и увозят. Сейчас вон с последнего раза аккурат четвертый день идет.

— Так то до кассаторов было, — Вария на пробу встряхивает кости в стакане, но не высыпает. — Лодур разберет, что они в особое положение учудят. Тут теперь кассаторы главными станут, срать они хотели на бургомистра.

— Ну а мы бургомистровы пленники, не кассаторские! Хотя, если ради абаддонских приспешников бургомистр наши казни отложить вздумает, то я только рад буду… Ты уж без обид, парень. Сам расклад понимаешь...

— А я рада не буду, — мрачнеет Вария, ковыряя уже и без того покоцанный край стакана, — лучше уж петля поскорее, чем похлебка эта из очистков. Дерьмо крысиное на вкус и то получше небось будет…

Словно различив упоминание о себе в их разговоре, вдоль решетки с писком проносится что-то мелкое, клацающее когтями по каменному полу. Оба заключенных оборачиваются туда с тоской, слыша в этом, по-видимому, звуки сбегающего мяса, Коннору же вдруг становится еще больше не по себе, но он держит себя в руках.

— А она что? — рискует поинтересоваться он и кивает на все так же молчащую женщину в углу.

— Она? — Отмар поворачивается в ее сторону, словно проверяет, действительно ли с ними есть кто-то еще. — Вчера приволокли, так и молчит. Немая может, хер ее разберет. Мужик ее здесь раньше побывал вроде как, ну и… Да сам понимаешь! Вышел. А она помогала ему или вроде того, но смыкалась от гарнизона по первости, ну а теперь вот, попалась.

— Ты на нее внимания не обращай, — Вария машет рукой, — меня саму от нее жуть берет как посмотрю, но она вроде тихая, мирная. Ночью все боялась, она нам глотки прямо зубами перегрызет, но обошлось, как видишь. А до нее здесь и похлеще были, — ее сломанный и неправильно сросшийся нос шмыгает еще сильнее прежнего и морщится, — выблядки теллонские.

Коннор растерянно смаргивает, глядя на нее во все глаза, прежде чем невольно потянуться рукой к своим свежевыкрашенным волосам и пригладить их.

В детстве мать рассказывала ему, что тысячелетиями до Прибытия огненные волосы пользовались среди эльфов большим почетом. По легенде, когда три Первые богини — Миленис, Верта и Терра — одарили эльфов магией, они оставили в них частицы самих себя, чтобы из поколения в поколение передавались они потомкам первых чародеев, а богини, что бы ни случилось с ними самими, жили до тех пор, пока жив хоть кто-то из вверенного им народа, и могла каждая из них вновь взрастить себя из крохотной частицы. Воздушная Верта и Водная Миленис существовали незримо для простого глаза, Земляная же Терра расцветала в большинстве потомков первых чародеев словно цветы, росшие на ее плодородных землях. Говорили, что есть те, в ком Терра прячется, наружу выглядывая лишь через их диковинные глаза, а есть те, на ком она танцует — эльфы, а следом и их смески с ярко-рыжими волосами.

До Прибытия эти волосы носили с гордостью, никому и в голову не могло прийти прятать их от посторонних глаз, а уж тем более перекрывать иным цветом. Сейчас же Коннору вдруг становится горько от осознания — как бы по-детски глупо это ни было в его нынешнем положении — что эти люди приняли к себе и говорили вовсе не с ним. Они приняли такого же как они сами имперца: темноволосого, с простыми серо-голубыми глазами и правильным столичным говором. Ему даже не нужно было быть подобным Блезу, хватило бы и того, чтобы войти сюда таким, каким он и был рожден, чтобы эти люди не позволили ему даже сесть рядом с ними.

— Слыхали? — Вария настороженно дергается, вырывая его из раздумий. — Опять кто сюда прется что ли? Не будет нам покоя с этими кассаторами сраными…

Они снова укрывают камень под стаканом для костей и оказываются в темноте, но не надолго — чьи-то шаги становятся отчетливее, а дрожащий желтый свет настоящего огня скатывается вниз по неровным ступенькам до самой решетки — грубой и местами заржавевшей. Едва различив сходящего вниз человека, Коннор сам поспешно поднимается на ноги и торопится к двери, оставляя новых знакомых с недоумением следить за происходящим. Стоящая по ту сторону Октавия поправляет надвинутый на приметные глаза капюшон, бросает неровный взгляд на остальных заключенных и просит его:

— Отойдем подальше.

— Исповеди моей хочешь? — невесело спрашивает Коннор, вместе с ней сдвигаясь к дальнему краю решетки. — Как, зачем и почему все это?

— Помочь хочу, — шепчет она так тихо, что он и сам едва может разобрать.

— Не нужно мне помощи. Себя не подставляй.

— Я не могла иначе, Коннор, — Октавия нервно облизывает пересохшие губы. — Я рыцарь Ордена, я клялась ему служить и клятвы для меня — не пустые слова…

— Знаю, — обрывает он, — Вот и не нарушай своих клятв, мне все равно не сбежать. Выберусь из камеры, так на выходе из города снова схватят.

— Я не побег тебе предлагаю, — ее разные глаза вновь обращаются к с притворным равнодушием сидящим во тьме заключенным, и Коннор прижимается лбом к холодным прутьям, вдыхает запах металла и лицом чувствует тепло принесенного Октавией факела. — Слушай, я прямо скажу, не время сейчас юлить… У нас такое не обсуждали, сам знаешь, но мы ведь все всегда понимали, кто твой отец…

— Понятно мне все.

Он разворачивается и уже было делает шаг обратно, когда рука Октавии просовывается сквозь прутья и хватает его