Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

же не считал Марию идиоткой, даже не думал о таком, он уже навещал Зарю однажды, а этим утром Заря припёрся сам.

— Как твоё эмоциональное здоровье? — спросила Мария.

Егору показалось, что Маша произнесла эти слова очень холодно.

— Ты же не психотерапевт, чтобы так спрашивать? — сказал он в ответ.

— Почему ты так решил? — поинтересовалась она.

— Потому что видел табличку на двери.

— На этой? — поинтересовалась Мария. — Это не моя дверь. Полоска бумаги с фамилией и именем съёмная. Её можно вставить в любую табличку на абсолютно любой двери в этой больнице. Я психотерапевт и так уж случилось, замещаю заведующую терапевтическим отделением, потому что настоящая, теперь уже бывшая, забрала семью и уехала в Киев.

— Вот значит что? — растерялся Егор. — Ты не была похожа на мозгоправа в первую встречу?

— А ты не был похож на того, кому психотерапевт так ненавистен.

— Я такого не сказал…

— Как же? Только что. Может быть, это не прозвучало открытым текстом, но посыл понятен.

— Не могу вспомнить, чтобы я сказал что — то в подобном тоне?

— Проблемы с памятью? — совсем недобро прозвучал её вопрос.

Егору показалось, будто он в эту минуту проигрывает нешуточную и очень странную словесную битву. Он замолк, уставившись на неё неопределённым взглядом.

— Тебя посещают навязчивые мысли? — спросила она снова.

— Какие? — переспросил Егор, прекрасно понимая о чём речь: она говорила об обсессивно — компульсивном расстройстве.

— Навязчивые, — повторила она. — Страхи, дурные мысли, образы или побуждения, которые вторгаются в сознание против воли? Ты испытываешь тревогу или панические атаки, когда пытаешься избавиться от таких мыслей?

— Это что, приём, док? Так вы пытаетесь залезть мне в голову? — заговорил Егор, дистанцируясь, инстинктивно перейдя на «вы».

— Ты когда — нибудь хотел нанести себе вред? — задала она очередной вопрос.

— Что за вопросы? — передёрнуло Егора от тональности её голоса.

Он вдруг отчётливо вспомнил, что однажды пришёл в себя на унитазе с женским чулком на шее, привязанным к полотенцесушителю.

— Ты причинял себе вред? — строго повторила она.

Он смутился.

— Это значит — да?

Глаза Егора сделались злыми.

— Какой случай из тех, что ты пережил, беспокоит больше остальных? Может тот, о котором рассказывал? Тот подрыв? — её слова били по лицу как ледяной дождь.

— Жаль, я не успел купить диктофон, чтобы записать… — не размыкая зубов сказал Бис, опустив глаза, злясь и нервно стряхивая что — то неосязаемое с колен. — После таких разговоров всегда приходиться лезть в интернет, чтобы понять о чём речь. Но, я догадываюсь, док, о чём вы! — напряжение в кабинете нарастало. — Я вообще — то был ранен! — разозлился он. — Я тяжело пострадал. Минно — взрывные закрытые черепно — мозговые травмы. Целых — три. И что? Их всё равно никто не лечит. Кто о них знает, кроме меня, мозгоправа и бывшей жены? Травма — невидимая! Все видят ногу и руку, видят, что их нет. А что голова? Что не так с моей головой? Какой ответ я всегда слышу? «Медицине мало что известно о человеческом мозге»! А я знаю, что с ним не так: война опасна для мозга, взрывы опасны для мозга! Только у вас, мозгоправов, таких лекарств нет, чтобы вылечить мою голову. А у меня есть. Я знаю, что надо делать: клин клином вышибают! Я здесь, потому что моё лекарство здесь! И здесь всем пофиг какая у меня травма… как вы её там зовёте, психоэмоциональная? Моё место здесь. Здесь я на своём месте! Что мне делать дома? Жены нет, семьи — тоже, а ещё это ложное чувство товарищества и встречи с мозгоправом раз в год в госпитале для ветеранов войн… Ну, поговорит психотерапевт со мной, выслушает мой бред с сочувствующим видом, станет мне легче на час… А дальше? Ещё восемь тысяч семьсот пятьдесят девять часов… Ты понимаешь, что я в отчаянии оставшиеся восемь тысяч семьсот пятьдесят девять часов? — на его покрасневших глазах навернулись слёзы. — Я здесь… — заскрипел его голос, — …потому что не могу больше бежать к несуществующей цели и возвращаться мне тоже некуда! — сказал он искривлённым ртом.

— Зачем ты пришёл Егор? — спросила Мария, когда он немного успокоился.

— Давай поужинаем вместе? После работы? — наконец сказал он.

Она опустилась голову.

— Знаю, теперь ты ни за что не согласишься. Скажешь, что я тебя напугал. Мне очень жаль. Я знаю приличное место, я угощаю.

— Послушай, Егор, я… — казалось, она с трудом подбирала слова. — В общем, наверное, ты должен знать… — решила она, — …три недели назад у меня погиб муж. Он, как и ты, был из ополчения. Попал под первый авиаудар украинских вертолетов или истребителей, я уж не знаю точно… Я не ношу траур, потому что в моём сердце этого человека давно нет. Последние два года мы жили плохо, вернее никак не жили… Не расходились и не разводились только потому, что уходить было некуда. Так и проживали каждый в своей комнате. Не подумай, что он был плохим человеком, нет, просто любовь однажды прошла. Так случается. Но сейчас я не могу ни с кем встречаться. Пожалуйста, пойми… И прости, если вдруг дала тебе ложную надежду. Я знаю, наверное, ты решил, что я… и я знаю почему. Вероятно, потому что осталась с тобой в тот вечер? Прости. Я часто остаюсь ночевать в больнице, когда не хочу оставаться одной в пустой квартире, когда сильно устаю, а с тобой — потому что мне померещилось… ну, знаешь, как это случается… — улыбнулась она робко, — …когда внезапно замечаешь в незнакомом человеке человека, которого… знал, и вдруг искренне думаешь, что вдруг это возможно, что он не погиб от взрыва, а был ранен и изувечен до неузнаваемости…

— Я всё понял, — честно признался Егор. — Я не знал этого…

— Ты не обязан был знать, — сказала Маша.

— Ладно, — вдумчиво согласился Егор. — Хорошо. А как быть с завтраками и обедами? Война войной, обед по распорядку — так гласит военный закон. В противном случае от молодой красивой женщины останутся желтая кожа и хрупкие кости.

— Что? — ожили и загорелись возмущением её глаза.

— А как этому не быть? Работаешь с утра до ночи, ночуешь в больнице…

— Ах, так!

На секунду Егор представил, что она сейчас выпрыгнет из-за стола и врежет ему маленьким, но очень острым кулачком — молоточком в грудь.

— Хорошо, — она для уверенности, будто собираясь звонить по мобильному, заглянула в экран на своё отражение словно в зеркало. — В семь, устроит? — спросила она.

— Что устроит? — переспросил Егор.

— Ужин в семь устроит?

— Конечно… Конечно,