На солнце и в тени - Марк Хелприн

Когда они подлетели к побережью, инструктор открыл дверь, чтобы убедиться, что ее не заклинило при взлете, а заодно впустить летний воздух. Гарри наклонился и выглянул наружу. Открытые каналы в болотистой почве блестели золотистой и красной инкрустацией, а море за ними было жемчужно-синим, вдали постепенно делаясь черным. Когда под ними пролетел возвращавшийся из Франции «A-20», легко влекомый домой своими огромными двигателями, от верхних его плоскостей отражались последние лучи солнца, но все остальное оставалось в тени. Спаренные пулеметы, высовывавшиеся из центральной части фюзеляжа, были расслабленно сдвинуты влево – полет до базы обещал быть безопасным. Гарри не знал, чем занимался этот самолет во Франции, но он там побывал, вернулся на закате и в мгновение ока пролетел мимо. Потом инструктор запер дверь, и вид мира внизу исчез.

Они долго двигались на юго-юго-запад, потом снизились западнее Нормандских островов и повернули на девяносто градусов к востоку, чтобы оказаться во Франции, и летели так низко над прибоем, что могли бы попасть воздушной струей от пропеллеров в немецкие пикеты, выставленные у моря. Затем круто поднялись и взяли курс на зоны высадки. Пролетев над Кутансом, последовали по пологой дуге, слегка загибавшейся на север к Сен-Ло и заканчивавшейся сразу за рекой Вир. Расстояние было всего около тридцати миль.

Фалы к тросу прицепили, как только набрали высоту. Они знали, что делать, но не знали, как именно это сделают, и, как ни парадоксально, знали, как выполнить требуемое, но не вполне понимали, что конкретно требуется. Они окажутся в сорока милях к югу от побережья, где начнется операция вторжения, и, возможно, в нескольких неделях от воссоединения со своими силами, но они были свободны, и каждый солдат был сейчас генералом самому себе.

Вскоре открылась дверь и вспыхнул свет. Первым, не сказав ни слова, вышел Райс – исчез, предоставленный самому себе. За ним последовал Байер, с шуткой, которую никто не расслышал. Потом Джонсон, который спокойно посмотрел назад, как будто в последний раз, и исчез, только его вытяжной фал хлопнул по фюзеляжу. Гарри, которому предстояло занять среднюю позицию, ближе всего к самому прямому маршруту на север, шагнул к двери, за которой ярился черный вихрь. Ex nihilo[127], подумал он, и это его утешило. Пусть даже его тяжко обременяло оружие и снаряжение, стремительно несущийся воздух заставлял его чувствовать себя легким. Свет мигнул, инструктор дал сигнал, и Гарри покинул не только самолет, но и на миг все то, чем он до сих пор был. Он падал очень быстро, совсем не так, как падают с крыши или оступившись на лестнице, он летел в пропасть глубиной в сотни футов. Не было ничего, кроме тьмы, скорости и ветра, пока он очищался, опустошался и восстанавливался. Потом парашют раскрылся, разворачиваясь сначала медленно, но в конце концов подхватил его, покачивая влево и вправо – так же, как покачивались крылья самолета при взлете, прежде чем он нашел опору в воздухе, – и распахнулся облачком, раздуваемый у него над головой, словно нижняя юбка, и видимый в темноте как слабое голубоватое свечение.

Самолет исчез, и он бесшумно плыл вниз, не видя земли. Он отвязал сумки, притороченные к ногам. Свисая теперь под ним, они осложняли спуск, потому что стали маятником для Гарри, который и сам был маятником для парашюта. По крайней мере, внезапное отсутствие тяжести сообщит ему, когда будет пора напрячься и напружинить ноги. Он надеялся, что при приземлении минует стены, деревья и другие препятствия и не сломает себе ни ноги, ни спину.

Нежная помесь свиста и гула – это ветер, настойчиво дувший сквозь шелковые полотнища, издавал знакомый звук неуклонного приближения к земле. Один в небе, Гарри взирал на мир, меж тем как ветер вверху гнал облака, мимолетно закрывавшие яркую луну, которая заливала окрестности серебряным светом. На восточном горизонте, ближе к Парижу, небо казалось едва ли не теплым от призывно мерцающих звезд.

Потом он почувствовал, что земля быстро надвигается, потому что сами звезды, казалось, устремились вверх, а мир внизу стал неровным. Натяжение веревок ножных сумок исчезло, как только те оказались на земле и накренились. Он приготовился, ударился, расслабился и покатился. Он был во Франции. Он приземлился в опасной близости от каменной стены и упал на выступающий плоский камень, о который ударился так, что потянул мышцу или сухожилие в шее.

Подгоняемый адреналином, он мгновенно сделал все, что полагалось. При легком ветерке гасить купол не было необходимости, и он изготовил карабин к стрельбе. Со стропами, тянувшимися от него, как паутина, он стоял, слушал и медленно поворачивался. Глаза у него привыкли к озаряемой луной темноте, казавшейся чуть ли не дневным светом, но он ничего не видел, кроме контуров деревьев, каменных стен и небольшого здания на поле рядом. Было слишком поздно для лягушек и сверчков, но слишком рано для двигателей, разговоров, шагов, музыки или металлических звуков, производимых солдатами при движении – когда снаряжение цепляется за камни и ветки, винтовки приглушенно звякают, пряжки и фляги с водой, принуждаемые к тишине, бунтуют. Не было даже мычания или блеяния. Ничего.

Он снял с себя парашютную упряжь и другое пристегнутое к нему снаряжение, собрал купол, расчехлил лопатку и начал копать, не смея глубоко дышать и, чтобы не брякнуть сталью о камень, каждый раз пробуя землю кончиком лопаты, прежде чем надавить на нее. Копнув несколько раз, он останавливался, чтобы послушать. Почва была жирной, протыкалась и вынималась без особого труда. Вроде бы без особых усилий – хотя сейчас он не заметил бы напряжения, если бы вырыл яму в пять раз глубже, – через несколько минут Гарри закончил, собрал лунно-белый шелк и зарыл его, стараясь вернуть дерн на место, чтобы земля на первый взгляд казалась нетронутой. Он закопал и ножные сумки, распределив их содержимое в свой рюкзак и по карманам и подсумкам, а также приторочив к лямкам и ремням. Его первейшей задачей было найти укрытие, а следующей – избавиться от лишнего веса. Он воспользуется базукой и двумя ракетами к ней, как только представится случай, что облегчит поклажу на двадцать один фунт и, поскольку гранатомет разделялся на две секции, избавит от четырех неудобных для переноски предметов. Выпустив ракеты, он получит возможность сражаться наилучшим для себя способом – налегке и из укрытия, меткими выстрелами. Но не станет, как советовали пилоты, топить свои боеприпасы в воде, чтобы достичь этого: попадание ракет в цель спасет чьи-то жизни.

Согласно светящимся стрелкам и меткам на циферблате его часов, было четыре утра. Находясь где-то западнее и южнее Сен-Ло, он двинулся к силуэту здания за каменной стеной, в которую чуть не угодил при приземлении. Было маловероятно, чтобы поблизости находились немцы или кто-либо вообще, но фермеры должны были скоро подняться. Строение было старым, ухоженным – амбар без окон и с двойной дверью. Он подождал, прислушиваясь, а затем вошел. Он не мог воспользоваться фонарем, потому что вместо него и сменных батарей к нему взял почти пятьдесят дополнительных патронов калибра.30. Карабин был столпом, краеугольным камнем его мира.

Вынув из кармана короткую толстую свечу, он поднес ее к земле, зажег и, прикрывая ее собой, шагнул внутрь, закрыв за собой дверь. Там ничего не было, кроме сена. Расчистив место на полу, он поставил свечу и как можно быстрее, потому что даже малейший проблеск света мог пройти через трещины в досках и выдать его, перебрал свои припасы. Продовольствие на десять дней, водонепроницаемая подкладка, легкое шерстяное одеяло размером с покрывало, четыреста патронов, раскладная лопатка и две ракеты с выступами по бокам, похожими на рога, лежали в рюкзаке или были к нему приторочены. В подсумках и карманах имелись четыре магазина по тридцать патронов, две гранаты, два полуфунтовых бруска взрывчатки, туалетные принадлежности, бинты, свечи, спички, серосодержащий порошок, морфин, две сигнальные ракеты, зеркало, кликер, карты и подзорная труба. К поясу крепились фляга, кусачки и штык, на плечевых ремнях висели две части базуки. В руках у него был карабин с присоединенным магазином. А на голове каска, которую он ненавидел за то, что в ней жарко, а также из-за ее ужасной тяжести и манеры съезжать при каждом движении, ограничивая как зрение, так и слух, но которая была лучше, чем пуля в мозгу.

До утра он не мог даже приблизительно узнать, где находится, он совершенно не испытывал голода или жажды, он благополучно приземлился, оставшись незамеченным, и сердце у него хоть и колотилось, теперь уже успокаивалось. Он задул свечу, убрал ее в карман и зарылся в сено, отчасти скрывшись от двери. Поместив рюкзак и базуку справа, он достал одеяло и набросил на плечи, ослабил воротник, снял каску и, держа карабин в руках, откинулся назад. Все было тихо. Шея у него, как он теперь почувствовал, болела довольно сильно. Но это ничего не значило. Некоторое время он прислушивался. А затем воспользовался возможностью, которую никогда не должен упускать солдат-одиночка, и уснул.