На солнце и в тени - Марк Хелприн

– Мы успеем? – спросила она.

– Если вы сможете выдержать такой темп.

– Смогу.

– Тогда успеем.

– Есть ли у нас время, – спросила она, когда они стремительно шли по пустынной улице, – или будет ли у нас время… на поцелуй – или два?

– Мне захотелось тебя поцеловать, как только я переступил порог.

– Знаю, – сказала она.

Одним движением он вдруг остановился и встал перед ней, так что она не могла в него не врезаться. Когда это случилось, они сначала взялись за руки, а затем их ладони, как ресиверы на винтовках, скользнули вверх по предплечьям друг друга, пока каждый не обхватил другого за локти. Плотно сомкнув бедра, они прижались друг к другу грудью, а потом он поцеловал ее, сначала легко, словно поглаживая, выдерживая ритм при каждом прикосновении, на что ушло, казалось, несколько секунд. Он распахнул ее пальто, а затем свое и узнал, каким тонким и облегающим бывает шелк – такой, словно его нет, но лучше, потому что он есть. Он поцеловал ее в шею и нашел руками ее спину, а затем грудь, к которой наклонился, чтобы поцеловать. Пока война была приостановлена единственной на свете вещью, которая могла ее приостановить, Гарри и Клэр обнимались, стоя в одиночестве на темной Эксибишен-роуд. Сквозь деревья дул ветер, какой бывает только ночью, нежно роняя с листьев капельки воды, от которых ничего не промокало. Поскольку уличные фонари не горели, музеи были закрыты, а огни Лондона скрывало затемнение, с тем же успехом они могли бы стоять и в дремучем лесу.

Оба знали, что он скоро снова окунется в войну и не может сам решать, когда вернется в Лондон и вернется ли вообще. Пяти лет хватило, чтобы приучить ее к такой неопределенности, а для него два шли за десять. Когда они перед этим обменивались в коридоре адресами на клочках бумаги, пока все надевали пальто и искали зонты, эти бумажки казались гораздо печальнее, чем полагается быть бумаге, а когда они сунули их в карманы пальто, то эти записки показались медальонами, хранящими память о мертвых. Они могли только поцеловаться, вот они и поцеловались, и самое чистое и доброе, что было в них, эхом передалось от одного к другому.

Они целовались, пока по улице не прикатил кеб. Забравшись в него, они расположились напротив техасца и его жены, которые тщетно делали вид, что ничего не заметили.

– Вокзал Паддингтон, – сказал техасец. – Можете вы пустить свою лошадь галопом?

Кебмен ответил щелканьем кнута. Клэр была вся красная и растрепанная, но в темноте этого никто не видел, за исключением всех.

34. Великолепное лето

Если не считать неоднократных воспроизведений в памяти тех нескольких минут на Эксибишен-роуд до приезда кеба, ни в Лондон, ни к Клэр он так никогда и не вернулся. Вскоре после его возвращения увольнения отменили, лагерь опечатали, а в мае дивизия переместилась на аэродромы, с которых снимется в один прекрасный день в июне, чтобы лететь во Францию. Пока они двигались по сельской местности к точке отправления, Гарри при каждом повороте знал, в каком направлении находится Лондон, и, словно тент грузовика был одним из многих киноэкранов под открытым небом, которые он видел в лагерях в пустыне и на Сицилии, он созерцал на нем жизненные сцены, разыгрывавшиеся в его отсутствие: буксиры, пыхтящие на Темзе, потоки машин на мостах, катящиеся грузовики, лошадей, идущих рысью и цокающих копытами, женщин в платках, спешащих на работу, и Клэр, которая не знала, что он за ней наблюдает. В его воображении, словно в фильме, она находилась в большом зале, где тут и там из дуг сварочных аппаратов непрестанно вырывались снопы бело-голубых искр, затем обращавшихся в прохладный дым, печально поднимающийся в воздух, и из-за того, как все сложилось и должно было сложиться, она всегда стояла к нему спиной, пока он, невидимый, удалялся по дороге, до свиданья, Клэр.

Очарование северного лета в Европе в его прохладе, избавляющей от тоски по осени. Летний свет, запахи и звуки певчих птиц днем и сов ночью, разномастных голубей утром, ворон, каркающих над полями не один месяц, пока созревают злаки, разносятся в Англии и в Нормандии потоками холодного прозрачного воздуха. Летние краски, яркие и четкие под высоким солнцем, пронизывают плотную атмосферу, которая в ином случае могла бы быть туманной или невнятной, размывающей изображения и звуки. Солнце согревало и освещало ряды палаток рядом со взлетно-посадочной полосой, и через их закатанные боковины вливался освежающий воздух. В полях и лесах с неукоснительностью часов ворковали голуби, кроме тех минут, когда они умолкали, ошеломленные бегущими по полосе самолетами.

В начале июня, когда они подготовились на аэродроме, много раз собрав и проверив свое снаряжение, и были так же полны решимости жить, как и примирились со смертью, Гарри и его людей навестил полковник из Объединенного штаба. Семерых десантников вызвали в офицерскую столовую, где в комнате с прозрачными шторами, поднимавшимися и опускавшимися под ветерком, они встали по стойке «смирно» и отдали честь полковнику, который говорил по телефону и, махнув левой рукой, велел им встать вольно. Затем, развивая свое приказание, он указал на скамейки и стулья, беспорядочно стоявшие вдоль стен.

– Я понятия не имею, да и они тоже, – сказал он в трубку, – но это надо сделать. – Неразборчивый ответ прозвучал так, словно Луи Армстронг сыграл на трубе под сурдинку, и возникло впечатление, что производило эти звуки существо вроде Румпельштильцхена[122], этакий манчкин[123] с тремя звездами и большим кабинетом, забитым картами, планшетами и телефонами. – Две тысячи здесь и еще две тысячи при Сто первой, – сказал полковник манчкину. – Я дам вам знать, как только смогу. Тем временем поговорю с силами сдерживания. О. Хорошо. Да, сэр. – Он повесил трубку.

– Прошу прощения, – сказал он. – Для вас есть хорошие и плохие новости, в зависимости от того, как вы на это смотрите, и от того, как все сложится.

Они молчали.

– Выступаем пятого. Вы будете первыми. Но прыгать первыми не будете. Мы открепляем вас и отправляем дальше на юг. Ваш самолет должен будет пройти над океаном, чтобы доставить вас в нужное место, не конфликтуя с воздушным трафиком, которого будет так много, что столкновения, боюсь, неизбежны, что бы мы ни предпринимали. – Полковник встал и подошел к карте северной Франции, которую, поскольку на ней не были показаны ни вражеские диспозиции, ни маршруты вторжения, можно было принять за французскую школьную карту. – Вот здесь, – сказал он, указывая на небольшой городок в двадцати милях к югу от Сен-Ло, – довольно опасно вдаваясь в материк, расположен Тесси-сюр-Вир, и где-то неподалеку находится Семнадцатая танково-гренадерская дивизия СС. Это очень плохо.

– Почему, сэр? – спросил кто-то.

– Потому что им нравится убивать мирных жителей – запереть двери церкви, поджечь ее и расстреливать из пулемета людей, которые прыгают из окон. Когда они берут пленных, то заставляют их копать длинные траншеи и вставать на краю, чтобы сотни людей, когда их расстреляют, тут же падали туда ради удобства палачей. Среди них много румын. Мы обнаружили, что по какой-то причине войска стран Оси, которые воюют вместе с немцами, даже гаже, чем сами немцы. То ли они хотят что-то доказать, ведя себя еще более варварски, то ли тоскуют по дому, но действуют они именно так и никого не щадят. С другой стороны, выгодной нам, в Семнадцатой дивизии СС недокомплект – там, как в Голландии, у многих нет никакого транспорта, кроме велосипедов, а бронетехнику они себе тырят где придется. Это танковая дивизия, но у них в основном французские танки и «Штуги IV»[124]. Знаете, что это такое?

– Да, мы знаем, что это такое, сэр, – сказал солдат, уничтоживший такую установку.

– Доложите мне, потому что мне нужно знать, действительно ли вам известно, с чем вы столкнетесь.

– Это штурмовое орудие, – сказал Гарри. – Наверху есть пулемет, но он не защищен, а значит, хорошим выстрелом можно снять пулеметчика, но главное в том, что большое орудие не поворачивается, как танковая пушка. Это делает его гораздо более уязвимым. Подбить гусеницу и снять пулеметчика – и можно с ним покончить.

– Верно, – сказал полковник. – Но если они сосредоточены и защищены, их орудия могут причинить огромный ущерб, а в Семнадцатой таких целая куча.

– Почему Семнадцатая? – спросил Гарри. – Они довольно далеко.

– Между ними и областью вторжения ничего нет. Нам надо сосредоточиться на центре, но много беспокойства вызывает периферия. Мы не можем отвлекать большие силы от главного удара, но собираемся провести ряд диверсий. Этим-то вы и займетесь. Конечно, их черт знает как бомбили, но, сами знаете, разбомбить рассредоточенные бронированные силы трудно, и это может ничего не дать. Мне поручили доложить о Семнадцатой СС Объединенному командованию: Эйзенхауэру, Теддеру и Беделлу Смиту. Задание я выполнил. Узнал почти все, что можно узнать о вновь сформированной – или переформированной – дивизии. Поскольку наши командующие всю жизнь провели в армии, их очень интересуют детали. Они говорят им так же много или даже больше, чем любому офицеру разведки, которым я вроде бы и являюсь. На самом деле, – задумчиво сказал он, – в реальной жизни я был химиком.