На солнце и в тени - Марк Хелприн

Командующих чрезвычайно занимает эта дивизия. Мы не очень много можем сделать – в том числе и вы, – потому что мы так растянуты. Как я их проинформировал… Я должен сказать вам вот что. На эмблеме Семнадцатой изображен сжатый железный кулак. Потому что это дивизия Гёца фон Берлихингена, названа в честь немецкого рыцаря, который пользовался железной рукой после того, как настоящую руку ему отрубили. Командование хотело узнать об этом побольше, и я рассказал им все, что знал, в том числе что их девиз Leck mich am Arsch, что значит «Лижите меня в задницу». Откуда это взялось? – спросили меня. Я знаю только, что это сокращение фразы, которую вроде бы сказал этот рыцарь: Er kann mich im Arsche lecken, то есть: «Он может полизать мне задницу». И вот Айк[125], не поднимая головы от бумаг, спокойно говорит: «По крайней мере, они эти верно поняли». – «Прошу прощения?» – спрашивает Теддер, до которого, как и до других англичан – их там много, – не доходит американское значение[126]. Айк смотрит на него поверх очков для чтения и говорит: «Вы чертовски правы, мы будем лизать ему задницу, не так ли, Битл?» На что Беделл Смит отвечает: «До самого Берлина, Айк». И Айк говорит: «А как доберемся до Берлина, будем лизать задницу Гитлеру, и я буду первым в очереди». Было так, словно кто-то прошелся по комнате и нанес каждому англичанину тяжелый удар дубинкой по голове. Они были похожи на рыб, бьющихся о палубу. А потом адмирал сэр Бертрам Рамсей говорит: «Насколько я понимаю, Айк, мы говорим не в буквальном смысле». Айк думает, что Рамсей имеет в виду его личное боевое участие в отношении Гитлера, которое он и подразумевал, и говорит: «Может, и нет, но если бы у меня был шанс, я бы им воспользовался, и не думаю, что был бы в итоге разочарован».

– Должно быть, то еще получилось совещание, – сказал Гарри.

– Да, – продолжил полковник. – То еще. И свелось к тому, что вы столкнетесь с Семнадцатой танково-гренадерской дивизией СС имени Гёца фон Берлихингена «Лижите меня в задницу».

– Все семеро? – спросил Райс, солдат из Огайо, адвокат. – Не слишком ли это для них?

– Мы хотим замедлить их продвижение на север, навстречу нам, но мало что можем сделать для этого, учитывая, что основной упор приходится на береговой плацдарм. Мы надеемся запутать их и задержать, разорвать коммуникации, создать впечатление, что у нас есть воздушно-десантные войска неподалеку. По крайней мере, мы лишим их уверенности, перережем телефонные линии, взорвем кое-какие мосты и пустим под откос несколько поездов.

– Разве этим не занимаются маки и Управление стратегических служб? – спросил Гарри.

– Мы не можем в достаточной мере координировать наши действия с маки. Глупо, я знаю. Коалиционная политика. Во всяком случае, это не главное. Мы хотим, чтобы немцы увидели там наших десантников, доложили об униформе, увидели нашивки.

– Если они увидят наши нашивки, сэр, – сказал другой десантник, – то вскоре будут мертвы – или же убьют нас.

Полковник ответил не сразу, но наконец был вынужден сказать:

– Люди увидят, мирные жители. У немцев есть бинокли. Может, вы освободите одного-двух пленных, чтобы они могли об этом доложить. И скажу вам чистую правду. Если вас убьют, вы и тогда принесете пользу.

– Прошу простить, но мы от этого не в восторге, – сказал Райс. – Надеюсь, вы тоже.

– Сэр, – вставил Гарри, – они, как только разберутся, направят против нас семерых бог знает что, и тогда нам конец.

– Не направят.

– Почему?

– Это не пехотная операция, это диверсия и отвлекающий маневр. Вас сбросят в пяти милях друг от друга. Каждый из вас будет работать самостоятельно. Они будут искать формирование, но вы будете по отдельности. Нанеся удар, бегите. Скрывайтесь в лесу, если попадется. Прячьтесь под бревном. Поля там перемежаются непроходимыми зарослями. Заройтесь в них, и вы будете невидимы, сколько пожелаете.

– А в чем хорошая новость, сэр? – захотел узнать другой солдат.

– Вам не понадобится брать свои «Эврики» или что-то подобное. Вам не надо держаться какой-либо конкретной точки. Как только приземлитесь, вам не придется торчать на одном месте, пока не убьют. Вы можете перемещаться. Вместо оборудования для ориентирования и маркировки возьмете дополнительные боеприпасы, продовольствие и взрывчатку. Если будет возможность, устройте что-нибудь зрелищное.

– Что-нибудь зрелищное?

– На ваше усмотрение. Хотя я большую часть своего времени провожу на совещаниях и в подготовке приказов, мне всегда хотелось самому взорвать поезд с боеприпасами или хотя бы грузовик. Что-нибудь да найдете. Мы выбрали вас, потому что вы умеете и любите работать в одиночку. Это необычно. И вы не единственные.

– Кто еще?

– Вам знать не полагается.

– Не похоже, чтобы было целое подразделение, которое…

– Не могу сказать, – сказал полковник, обрывая обсуждение. – Завтра пройдете инструктаж, получите карты и пароли. Можете взять или поменять любое оружие и снаряжение, какое вам понадобится. Выполнив свои предписания или продолжая их выполнять, продвигайтесь на север. В конце концов мы с вами встретимся.

– Полковник, – сказал Гарри. – Как разведчики, мы действуем самостоятельно. Но когда наше отделение приземляется, мы собираемся вместе, чтобы сражаться. Мы всемером взаимно дополняем друг друга и были вместе с самого начала. Было бы гораздо эффективнее, если бы мы работали именно таким образом.

– Не в этот раз, капитан. Удачи.

Гарри ожидал того дня, когда, как это было в Северной Африке, дивизия соберется всеми своими тысячами решительно настроенных и хорошо обученных солдат и, почти не переговариваясь, выстроится в очередь для посадки в самолеты, стоящие в сумерках. Парить над пустынями и морями, а затем падать, не зная, куда и как приземлишься, сначала с большой скоростью, а затем медленно и беззвучно прямо во вспышки войны – такие вещи наэлектризовывали чувства как ничто другое.

Все помнилось в неизгладимых подробностях: запах строп и оружейного масла, громыхание корпуса самолета, горящая оранжевая линия заката и резкое пробуждение, хотя и не от сна, когда приходило время прыгать. Поздно вечером четвертого июня отделение Гарри погрузилось в первый из «C-47» в начале очереди, жужжавшей пропеллерами, которым не терпелось снова поднять самолеты в ночной воздух над Францией, где, не обойденные вниманием зенитных орудий, они почти оживут.

Семеро десантников тихо поднялись на борт. Райс, адвокат из Огайо, отличался крупным лицом, усами, ослепительной улыбкой и несокрушимой силой. Байер, бог знает кто из Нижнего Ист-Сайда, был двужильным и бесстрашным, он так быстро соображал, что, как ни банально это звучит, часто находил решение раньше, чем остальные замечали проблему. Джонсон, коренастый и язвительный учитель английского языка, хватавший все на лету, был совершенно надежен, он прочел и, похоже, сохранил в памяти все книги, имевшиеся в Висконсине. Хемфилл, уроженец Вирджинии, выглядевший точь-в-точь как генерал Гэвин, из-за чего его часто и принимали за Гэвина, имевшего манеру скромно одеваться, выделялся резкостью черт и выразительной мимикой, что безошибочно выдавало в нем непревзойденного стрелка. Ривз, фермер из Колорадо, был крупным белобрысым парнем, добродушным и вечно молодым. А Сассингем, сталевар из Гэри, штат Индиана, был одним из тех, на кого словно перешли некоторые из атрибутов профессии: он был невозмутим, холоден, ужасно силен и безрассудно храбр. Все они были выносливы и неутомимы. Каждый принимал свою участь, никто не рассчитывал, что вернется с задания живым.

Дверь самолета захлопнули и заперли. Все тонкие нити, связывавшие их с домом, теперь должны были оборваться, равно как связи с дивизией и всем, что было раньше. В одиночестве и темноте, где тусклый красный свет лишь обозначал очертания лиц и фигур, они должны были попрощаться со всем, что знали. «С-47», за которым стояли тысячи других самолетов, повернулся навстречу пустой взлетно-посадочной полосе и ветру. Было большой честью лететь первыми. Двигатели завелись, самолет покатился. Во Франции начиналось лето, и если им в этот день суждено умереть, то это случится не от холода. Раскрутившись до полных оборотов, пропеллеры оглушали и ободряли. Для всех, кто оказывается в чреве самолета, чем быстрее он движется, тем лучше. Наконец просто мчаться вперед стало для самолета недостаточно, и, достигнув предельной скорости на земле, он оторвался от нее, качнув сначала одним крылом, а затем другим, потому что еще не обрел устойчивости в воздушном потоке. Он двигался все быстрее и быстрее, пока всех не вдавило в сиденья. Кроме них, на борту ничего не было, и легкая загрузка обеспечила необычайно мощный подъем.

Когда они подлетели к побережью, инструктор открыл дверь, чтобы убедиться, что ее не заклинило при взлете, а заодно впустить летний воздух. Гарри наклонился и выглянул наружу. Открытые каналы в болотистой почве блестели золотистой и красной инкрустацией, а море за ними было жемчужно-синим, вдали постепенно делаясь черным. Когда под ними пролетел возвращавшийся из Франции «A-20», легко влекомый домой своими огромными двигателями, от верхних его плоскостей отражались последние лучи солнца, но все остальное оставалось в тени. Спаренные пулеметы, высовывавшиеся из центральной части фюзеляжа, были расслабленно сдвинуты влево – полет до базы обещал быть безопасным. Гарри не знал, чем занимался этот самолет во Франции, но он там побывал, вернулся на закате и в мгновение ока пролетел мимо. Потом инструктор запер дверь, и вид мира внизу исчез.