Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

оплата и была самой распространенной формой авторского гонорара. Сам Довлатов во втором номере представлен рассказом «Мой брат» из готовящегося сборника «Наши». Он занимает самую большую журнальную площадь в номере. Рассказ классический, сильный, выверенный. Его публикация свидетельствует о серьезности отношения писателя к изданию. Впрочем, Довлатов настроен, как всегда, скептически. Из письма Ефимову от 6 апреля 1983 года:

«Петух» думаю бросать, потому что не оправдались надежды. Можно что-то делать в силу трех факторов: 1) за деньги, 2) ради творческого самовыражения, 3) в приятной компании. Ничего этого нет. Денег мало, творческого горения никакого, общество – так себе. Однако вышел четвертый номер, готовится пятый, бросить Консона неудобно.

В ответ Марина Рачко – жена Ефимова – пишет Довлатову 12 апреля:

Серёжа, только что прочла последнего «Петуха» № 4. По-моему, славно и очень смешно. Над некоторыми шутками Светлова и над mot внучки Сталина смеялись просто до слез. Стихотворение из советской газеты тоже дивное найдено. И оформление симпатично. Неужели действительно на ладан дышите? Я тут начинаю агитацию на подписку, к тому же он и без того нравится. Но жаден еврей. И высокомерен. Мой совет – пошлите Либерманам в Детройт. Они люди читающие, смешливые, денежные и к тому же – энтузиасты. Они могут помочь.

Показательны шутки Светлова, вызвавшие приступы смеха у семейства Ефимовых:

В больнице, где лежал Светлов, каждое утро молоденькие медсестры укладывали шприцы в плетеные корзинки и отправлялись делать уколы больным.

Приметив это, поэт сказал:

– Девушки взяли лукошки и пошли по ягодицам…

Или:

Солдаты – по стойке, поэты – у стойки.

Ну и выразительное:

У знатной доярки каждая корова имела свое вымя-отчество.

Сравним эти записи с текстами из «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM». Некоторые из них напечатаны в третьем номере «Петуха»:

Как-то Гениса обсчитали в бухгалтерии русского предприятия. Долларов на пятнадцать. Генис пошел выяснять недоразумение. Обратился к шефу. Шеф сказал:

– Какой вы мелочный, Генис! Что такое пятнадцать долларов?! Для вас – ничто! А для корпорации – это большая сумма! Генис от потрясения… извинился…

На историческую тему:

Как-то раз мы беседовали с представителем второй эмиграции. Он сказал:

– Да, нелегко было под Сталинградом… Но и мы большевиков изрядно потрепали…

Я промолчал, запутавшись в биографии моего собеседника…

В будущем писатель постоянно переписывал эти эпизоды. Вот канонический вариант последнего:

Беседовал я как-то с представителем второй эмиграции.

Речь шла о войне. Он сказал:

– Да, нелегко было под Сталинградом. Очень нелегко…

И добавил:

– Но и мы большевиков изрядно потрепали!

Я замолчал, потрясенный глубиной и разнообразием жизни.

Заметим, насколько текст похорошел. Разбивка фразы «ветерана Сталинградской битвы» на две части подчеркнула неожиданность перехода. Последнее предложение, точнее, финал – вывел историю на совершенно другой уровень, показав диковатое несовпадение взглядов и жизненных позиций представителей двух волн отечественной эмиграции – второй и третьей. Перед нами самораскрывающиеся истории, которые намного больше и глубже непосредственного словесного оформления. Mot Светлова просто невозможно доработать, отшлифовать. Они построены на каламбуре, вызывают должный, но однократный эффект, в отличие от довлатовских текстов – настоящей литературы. Писатель прекрасно понимал опасность очутиться в компании сочинителей смешных текстов. Генис в «Обратном адресе» вспоминает:

Перегибая палку, мы считали смех всему мерой, еще не зная, что шутки могут стать нервным тиком и обернуться стебом. Сергей это предвидел. Он ненавидел профессиональных юмористов и боялся, что его к ним причислят.

– Ирония и жалость, как у Хемингуэя, – одергивал он нас без особого толку.

Звучит странно, но Довлатов считал необходимым ограничивать себя в юморе. Об этом он и говорил Вайлю с Генисом. Из письма Владимовым от 16 мая 1986 года:

Должен сказать, что я еще в 1980 году объяснял (как старший товарищ) Вайлю и Генису следующее. Если писатель лишен чувства юмора, то это – большое несчастье, но если он лишен чего-то обратного, скажем, чувства драмы, то это – еще большая трагедия. Все-таки, почти не нажимая педалей юмора, Толстой написал «Войну и мир», а без драматизма никто ничего великого не создал. Чувство драмы было у Тэффи, у Аверченко, не говоря о Зощенко или Булгакове. Разве что одни лишь Ильф с Петровым обходились (и то не всегда) без этого чувства, создавая чудные романы. Короче, мне все время вспоминаются слова Бердяева: «Некоторым весело даже в пустыне. Это и есть пошлость». Это Бердяй (как его называет Бродский) имел в виду нашу русскую прессу в Америке.

Довлатов не хотел быть юмористом, значит, он должен им быть. Знакомый нам по плодотворной для него конференции Джон Глэд издал книгу «Беседы в изгнании: русское литературное зарубежье». В ней интервью с русскими писателями, принадлежащими в основном к «третьей волне». Для рубрикации «изгнанников» автор придумал оригинальную классификацию. Там есть «моралисты»: Горбаневская, Горенштейн, Коржавин, Зиновьев. Присутствуют «реалисты», представленные Максимовым, Некрасовым, Лимоновым. Есть даже «эстеты»: Бродский, Цветков, Хазанов, Соколов. Довлатова мы видим в пестрых рядах «фантастов и юмористов» – рядом с Алешковским, Сусловым, Аксёновым и Войновичем. Странная компания.

Работа в «Петухе» не способствовала росту любви к юмору. Приходилось выбирать материалы между второй категорией свежести и разносортицей. Увы, но журнал столкнулся с проблемой, которую не сумел решить. Речь идет об отсутствии собственных авторов. Консон и Довлатов не могли платить за тексты – система расчетов с помощью рекламы книг не рассчитана на постоянное применение. Это привело к двум последствиям. Во-первых, постоянно уменьшался объем журнала. Первый номер – шестьдесят страниц. Четвертый – пятьдесят страниц. Во-вторых, даже этот сократившийся объем приходилось поддерживать перепечатками из советской и эмигрантской прессы. К Дон-Аминадо с неизбежностью прибавился Аверченко. За советским текстом Аксёнова последовали Горин, Ильф и Петров, Каверин. Неожиданно вынырнул рассказ Айзека Азимова «Зрелость». Забавно, что, представляя американского писателя читателям «Петуха», журнал отрекомендовал его следующим образом:

Выдающийся американский писатель-фантаст, а также – крупный ученый, потомок выходцев из России. Точность научного предвидения и анализ сочетаются в рассказах Азимова с богатейшей фантазией, тонким юмором и некоторым легкомыслием.

Перевод рассказа позаимствован из № 11 журнала «Изобретатель и рационализатор» за 1981 год. Указание на «легкомысленность» может вполне принадлежать Довлатову, не любившему жанровую литературу – от детективов до фантастики – как таковую. Кроме перепечаток текстов на страницах журнала начинают мелькать головоломки, шарады, также взятые из советских