Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

что вкладывает в письмо копию отзыва Нодара Джинджихашвили на его «Метафизику». Желание ответить есть – отвечать нечем.

Помогает Ефимову подобрать нужные слова сам Довлатов. В ответном письме от 2 октября он говорит правду о своем успехе, которую хочет услышать Ефимов:

Все, что Вы, Игорь, пишете о моих, так сказать, успехах, надеюсь, шутка. Я нахожусь в полной зависимости от агента и переводчика, людей симпатичных, но совершенно далеких. Многие затеи проваливаются. Денег все это приносит мало. Того уровня, при котором ощущаются моральные преимущества, я в Америке никогда не достигну, а положение среднего писателя здесь, как вы знаете, очень незавидное. Короче, все комплексы на месте. И выходит, что людей, способных реагировать на мои «достижения», совсем немного. Для любого штатного сотрудника радио «Либерти» я – человек, заслуживающий сострадания.

Затем он сочиняет в конце письма вымученный и от этого двусмысленный комплимент:

Да, я забыл сказать, что Ваша литературная репутация в русской среде и сейчас несравненно выше моей, о Ваших книгах все говорят с каким-то серьезным выражением лица.

Довлатов бережно и целенаправленно собирал все отзывы на «Компромисс». К упоминанию своего имени он всегда был неравнодушен. Рубин, уязвленный вынужденным уходом из «Нового американца», пытался связать свое смещение с особым авторским честолюбием Довлатова:

Думая над природой его предательства, я вспомнил признание, сделанное им в одном из наших бесконечных разговоров. Я как-то обмолвился, что не захватил в Америку, да и не хранил никогда своих книг, вырезок со своими статьями, материалов с упоминаниями о себе в газетах и журналах.

– А я, – возразил Сергей тоном, в котором, как обычно у него при подобных признаниях, сквозила ирония по отношению к себе, – храню каждую заметку, где есть фамилия «Довлатов». У меня уходит уйма времени и сил на их розыск. Я если узнаю, что где-то названо мое имя, пусть и в двадцатистрочной заметке, пишу знакомым и прошу, чтобы нашли и переслали мне статью. Иногда – несколько раз с напоминаниями. И не успокаиваюсь, пока не разыщу то, что хочу.

Рубин с некоторой наивностью полагал, что, свергнув его с поста главного редактора, Довлатов будет печатать особо крупным шрифтом свою фамилию на первой странице газеты. Подтвердим, писатель себя не забывал. Порой «корыстно» пользовался служебным положением. Например, на второй странице № 52 «Нового американца» напечатано объявление под заголовком «Новая книга Сергея Довлатова»:

Вышла из печати и рассылается заказчикам новая книга Сергея Довлатова «Компромисс». В ней – почти документальные, обстоятельные зарисовки журналистских будней. Но мера абсурда советской действительности такова, что самое обыденное, запечатленное беспристрастно, принимает характер фантасмагории и гротеска.

С точки зрения стилистики – «обстоятельные зарисовки» производят сильное впечатление.

В № 102 на той же второй странице в рубрике «Хроника» читаем текст:

В журнале «Нью-Йоркер» от 25 января опубликован рассказ Сергея Довлатова «По прямой» в переводе Анн Фридман и Джека Денисона. Это третья публикация Довлатова в самом престижном журнале Америки.

Сам писатель знал за собой эту слабость. Из письма Владимовым от 15 мая 1986 года:

Некрасова от всей души поздравляю с 75-летием и уверенно прошу вас поставить под поздравлением имена Парамонова, Вайля и Гениса. Мою фамилию ставьте всюду, где сочтете нужным, – я люблю покрасоваться.

Но объявление о публикации и подпись к юбилейному рассказу – не литература. Литература там, где начинаются твой текст и читатель. Довлатов, на протяжении многих лет лишенный и того и другого, относился к откликам на свою прозу с особым вниманием. По его подсчетам, на «Компромисс» последовало не менее тридцати отзывов. Серьезное число. Но оно сочетается с невыразительным коммерческим «выхлопом» от книги. В позднем интервью Виктору Ерофееву писатель точно и адекватно оценил свое положение:

– Лимонов в аналогичном интервью сказал, что он преуспевающий западный писатель. Вы себя таким чувствуете?

– Во-первых, себя таким не чувствует Лимонов, что не мешает ему говорить все, что ему вздумается. Я себя таким не чувствую и не являюсь таковым.

– Тем не менее «Нью-Йоркер» вас печатает. Успех у критики безусловный. Рецензии в наиболее престижных журналах я видел своими глазами. Значит, успех есть, вы же не будете это отрицать…

– Нет, это было бы глупо и выглядело бы кокетством. В России успех – это понятие однозначное. Оно включает в себя деньги, славу, комфорт, известность, положительную прессу, репутацию порядочного человека и т. д. В Америке успехов может быть десять, двенадцать, пятнадцать. Есть рыночный успех, есть успех у университетской профессуры, есть успех у критиков, есть успех у простонародья. Мой случай, если вы согласны называть его успехом, по-английски называется «критикал эклэйм» – замечен критикой. Действительно, было много положительных рецензий.

Думаю, что из названных самим Довлатовым видов успеха он выбрал бы признание у «простонародья», читателя как такового. Американские критики отнеслись к «Компромиссу» благожелательно настолько, насколько они смогли прочитать книгу. Не обошлось без шаблонов и стереотипов. Вот как бы хвалебная рецензия Франка Уильямса «Одна, но пагубная страсть», опубликованная в конце 1983 года в Times Literary Supplement. В качестве пагубы выступает не один грех, а два порока – советская власть и алкоголь. Первый губит душу талантливого журналиста, толкая его в объятия второго:

Накапливающуюся горечь он топит, как это издавна принято у русских, в вине, вернее, в водке.

Водка льется рекой на каждой странице книги, иногда – в самом буквальном смысле, как, например, в эпопее с четырехсоттысячным жителем Таллинна. История поисков подходящего новорожденного – едва ли не самая смешная в книге: один не годится, поскольку его отец эфиоп (не тот цвет кожи), у другого отец еврей (не та национальность), и вот наконец рождается образцово пролетарский ребенок от эстонской матери и русского отца. Последний, как нетрудно угадать, оказывается горьким пьяницей.

Здорово, что можно легко вычислить алкоголика по его национальности. Не меньшую проницательность проявляет Уильямс в отношении языка и стиля Довлатова:

К данному направлению – которое можно условно окрестить «школой точки зрения червя» – принадлежат, например, сочинения еще не переведенного Юза Алешковского или роман Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», изданный на английском языке под заголовком «Московские круги». Книги эти заслуживают куда большей известности.

В конце текста рецензент, следуя давнему правилу, указывает на отдельные недостатки издания:

И хотя выход «Компромисса» на английском следует только приветствовать, качество перевода оставляет желать только лучшего. В буквальной передаче емкие красочные русские идиомы очень