Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

хорошего вижу?

– У меня колготки рваные.

– С глаз их долой!..

– Ну вот, – обиделась Таня, – я же приехала для серьезного разговора.

– Да забудь ты, – говорю, – об этом хоть на полчаса…

В сенях раздались шаги. Вернулся Миша. Бормоча, улегся на кровать.

Я боялся, что он начнет материться. Мои опасения подтвердились.

– Может, радио включить? – сказала Таня.

– Радио нет. Есть электрическое точило…

Миша долго не затихал. В его матерщине звучала философская нота. Например, я расслышал:

«Эх, плывут муды да на глыбкой воды…»

Наконец все стихло. Мы снова были вместе. Таня вдруг расшумелась. Я говорю:

– Ты ужасно кричишь. Как бы Мишу не разбудить.

– Что же я могу поделать?

– Думай о чем-нибудь постороннем. Я всегда думаю о разных неприятностях. О долгах, о болезнях, о том, что меня не печатают.

– А я думаю о тебе. Ты – моя самая большая неприятность.

– Хочешь деревенского сала?

– Нет. Знаешь, чего я хочу?

– Догадываюсь…

Таня снова плакала. Говорила такое, что я все думал – не разбудить бы хозяина. То-то он удивится…

Сцена ясная, понятная без придыханий и конвульсивных многоточий в ефимовском стиле. Все откровенно и нестыдно сказано одновременно. Отмечу деталь. Жена героя – Татьяна. Герой вынужден покинуть Ленинград-Петербург, разочарован в своей жизни, ирония его единственная защита против превосходящих сил действительности. Параллели с «Евгением Онегиным» мне не кажутся натянутыми. В этом один из секретов Довлатова. Внешне простой текст имеет множество слоев. Можно читать без коннотаций и всякой герменевтики. Текст не теряет в цельности. Можно увидеть слой, но при этом не возникает ощущение искусственности и сделанности.

Литературная целомудренность Довлатова порой приводила к неожиданным последствиям. В 1980 году «Новый американец» приступил к публикации романа Марио Пьюзо «Крестный отец». В это время в Израиле вышел перевод книги на русский язык. Уровень мастерства переводчиков можно оценить только по одной детали: Майкла Корлеоне переименовали в Михаила. Для того чтобы читатель почувствовал кровную связь с героем. Необходимость экономии привела к тому, что сотрудники редакции «Нового американца» разрезали книгу на страницы, используя их для набора. В целях маскировки Марио Пьюзо превратился в Марио Пуцо. Смущение вызывали эротические сцены, переведенные бойкими израильскими толмачами. Из воспоминаний Петра Вайля:

Надо сказать, в неуклюжем переводе они выглядели куда неприличнее, чем в оригинале. А мы были вчерашние советские люди, американцы на новенького, и тем более такими были наши читатели, которых мы страшились спугнуть. Кто бы мог тогда догадаться, что пройдет всего каких-нибудь лет семь и отечество заполонит безраздельная откровенность каких угодно описаний. Порчу романа взял на себя Довлатов. Вооружился метранпажным лезвием и уселся за работу. На мое предложение написать Марио Пьюзо: «Я сам буду твоим цензором», – даже не усмехнулся, уйдя в кропотливое вырезание постельных кувырканий. С чужими словами он обращался так же виртуозно, как со своими.

Довлатов явно с удовольствием выполнил суровые цензорские обязанности.

Нужно сказать, что Довлатов не ограничивался написанием текстов для «Петуха» и рассылкой самого журнала. Владимир Войнович в мемуарах рассказал, как он стал автором издания. Писатель получил от Довлатова письмо, датированное 3 января 1983 года:

Дорогой Владимир Николаевич!

Посылаю Вам два номера бульварно-демократического издания, возглавляемого неким Консоном, у которого я являюсь бескорыстным консультантом. Может быть, Вы могли бы что-то прислать, если не рассказ, то неиспользованный скрипт для радио, или текст какого-нибудь выступления, вроде того, что прозвучало в Бостоне – о Вашем знакомом, который часто менял взгляды…

Недавно я читал письма Мандельштама, относящиеся к тому недолгому периоду, когда он заведовал отделом поэзии в газете «Московский комсомолец». В этих письмах Мандельштам заискивает перед авторами, льстит им, клянчит, заклинает что-нибудь прислать. Если Мандельштам так себя вел, то и я в этом ничего зазорного не вижу. Если Вы скажете, что журнал плохой, то я отвечу, что в Ваших силах сделать его хорошим, то есть опять же что-нибудь прислать.

Ждем и надеемся.

Надеюсь также, что Вас и Ваших близких не слишком удручает наша шумная страна, мы бы очень хотели, чтобы Вы навсегда здесь поселились.

Привет Вашей жене и дочке.

Будьте все здоровы и удачливы в Новом году.

Ваш Сергей Довлатов.

Войнович откликнулся, отослав в журнал перевод рассказа Ричарда Лури «Последний еврей в Польше». Не забыл он напомнить о своем гонораре:

Довлатов прислал мне чек на 10 долларов со справкой, что предъявитель сего – первый и единственный автор журнала «Петух», получивший в этом издании гонорар.

О степени вовлеченности писателя в издание «Петуха» можно судить по отрывку из письма Ефимову от 16 января 1983 года:

Посылаю Вам второй номер «Петуха», который вышел в конце декабря, посылаю просто так, обратите внимание на полиграфию, а ведь у меня нет даже монтажного стола, единственное орудие – бритва. Журнал продается, окупается, а с третьего номера начнет улучшаться. Пока, к сожалению, журнальчик дрянной. Но это – единственный путь сейчас.

Обратим внимание на слова о «единственном пути». Это указывает на то, что сотрудничество с «Петухом» не случайный эпизод. Выбор формата «бульварно-демократического издания» обусловлен несколькими причинами. Во-первых, существенно снижается «цена потери». Возможное закрытие или отлучение от журнала не будет катастрофой, равной уходу из «Нового американца». Во-вторых, «бульварность» открывает возможность говорить то, что нельзя было сказать даже в собственной газете. Напомню о довлатовском эссе «Обстановка в пустыне», не совпадающем как минимум с основной тональностью эмигрантской прессы. Довлатов пытается убедить себя в успехе предприятия. Из письма Ефимову от 25 января 1983 года:

«Петуха» не презирайте. Я скоро буду на это жить. Тем более что максимовские клевреты очень колеблют почву на «Либерти».

Довлатов стремится улучшить журнал, снизив, насколько возможно, уровень бульварности. Но если говорить объективно – «бульварность» следует расценивать скорее как «общедоступность». В третий номер «Петуха» писатель подтянул своих друзей и знакомых. Открывается он тем самым рассказом Лури, за перевод которого Войнович получил гонорар. Появляются на страницах журнала имена Наума Сагаловского, Вайля и Гениса. Последние представлены солянкой из книги «Современная русская проза» под названием «Эффект популярности», реклама которой помещена сразу после текста. За книгу просили восемь с половиной долларов. Кстати, реклама сопровождала и фельетон Сагаловского. Читателю предлагалось «получить удовольствие» от сборника стихотворений «Витязь в еврейской шкуре» за шесть с половиной долларов. Можно смело предположить, что такая бартерная