Довлатов и третья волна. Приливы и отмели - Михаил Владимирович Хлебников

только парами, хотя потом ты можешь использовать десятки вариантов. Это делается для соблюдения сексуального равновесия, чтобы на каждого мужчину приходилась как минимум одна женщина, и наоборот. Таким образом, никто не остается травмированным и неудовлетворенным… Там все ходят голые, но обстановка довольно корректная, и никто не будет приставать к тебе помимо твоей воли. Алкогольных напитков там не подают, зато в стоимость билетов входят бутерброды и кофе.

– О, – сказал я, – поужинаем.

А вот здесь уже слышится голос Довлатова. Рассказчик соглашается и лишь только потом пытается объяснить себе: зачем он пошел на это. От солидных аргументов культурологического свойства – необходимости бытового и духовного познания страны, которую, может быть, в будущем придется назвать своей, следует переход к экзистенции. Нужно то, что заставит встряхнуться, даст возможность почувствовать себя живым. Марина, увы, детально не продумала план действий, поэтому за помощью в поисках злачного места герои обращаются к тематической прессе:

Двигаясь к прилавку, я испытывал некоторое смущение. Что подумает обо мне добропорядочный с виду, немолодой киоскер? Мне сорок лет, и выгляжу я примерно на эти годы, во всяком случае – с утра. А что, если киоскер укоризненно покачает головой и скажет:

– До чего ты докатился, сынок? Сейчас я позвоню твоей жене!..

В этот момент чужой, но уже знакомый голос произносил за меня:

– «Скрю», пожалуйста.

Киоскер равнодушно протянул мне пухлый номер газеты. На обложке я увидел красный бархатный занавес, который раздвигают двое мужчин… Приглядевшись, я заметил, что это не занавес, а… как бы получше выразиться… Короче, это была женщина… Честно говоря, мне хотелось бы избежать более подробных описаний…

То, что киоскер был совершенно равнодушен к моим запросам, меня немножко обидело…

– Теперь зайдем в кафе и перелистаем газету, – сказала Марина.

– Думаешь, там есть какие-то указания?

– Милый мой, если тебе нужна дешевая синтетическая шуба, ты покупаешь «Новое русское слово», но если тебе нужен хороший светский бордель, ты покупаешь газету «Скрю».

Довлатов не удержался, помянув НРС. Удар нанесен скорее по привычке, чем по необходимости. Вряд ли Седых читал «Петуха», но рефлекс сработал. Герои исследуют раздел объявлений, пытаясь выбрать, или, наверное, лучше сказать угадать заведение. Названия и услуги прельщают разнообразием. Отбросив банальное «Экстаз», интуитивно отказавшись от «Утех Платона», они выбрали «Зоо». Филологически чутких читателей автор успокаивает. Наименование связано с изображениями животных, которыми украсили полы и стены клуба. Это часть продуманного концепта, а все целиком:

Создает особую атмосферу тропиков и джунглей, исключающих всяческие буржуазные условности… Клуб оснащен несколькими частными кабинами, напоминающими вольеры зоопарка, и большой свинг-эрией, или «площадкой молодняка», а также – душем и холодными закусками.

Презрительное упоминание «буржуазных условностей» срабатывает. К месту и указание на наличие бесплатных закусок. В клубе заполняются членские карточки. Марина записывается как «Екатерина Фурцева», герой банальнее в своем выборе, и министр культуры СССР вступает на территорию страсти в сопровождении Федора Достоевского. Реклама не обманула по поводу вольеров:

В центре помещалась огромная проволочная клетка без верха. Там происходило нечто такое, что напомнило статую «Лаокоона» – трудно было разобраться в этой движущейся многорукой, сороканогой и десятиголовой массе. Я в смущении отвел глаза.

Прохождение гигиенических процедур пробуждает у героя воспоминания, а мы еще раз убеждаемся в том, кто скрывается под псевдонимом Бернович:

Пока все, что я наблюдал, чрезвычайно напоминало Щербаковские бани в Ленинграде. Такие же влажные стены, покрашенные зеленой масляной краской, такой же полумрак, те же душевые кабины… И даже что-то наподобие алюминиевых шаек, в которые нужно было складывать одежду…

В последнем рассказе писателя «Старый петух, запеченный в глине» мы находим упоминание о бане. Рассказчик вспоминает о своих встречах с уголовником по кличке Страхуил. Первая встреча – ноябрь 1965 года. Рассказчик – надзиратель лагеря усиленного режима. Один из заключенных предлагает конвоиру воспользоваться случаем и усилить рацион птицей, на свою беду прогуливающейся неподалеку от работающих зеков. Вторая встреча – Ленинград, конец 1970-х. Герой – неудачливый писатель, попавший в Каляевский спецприемник. Его отправляют копать яму в милицейском гараже. Один из рабочих на объекте оказывается знакомым:

Он встал и чопорно представился:

– Потомственный зека Володин. Кличка – Страхуил. Последняя судимость кража.

– Предпоследняя, – исправил Геныч, – не зарекайся…

Конечно, я все помнил. Память наша – как забор, что возле Щербаковских бань. Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.

Ностальгически, иначе не скажешь, говорит Довлатов о знакомых местах в письме к Игорю Смирнову от 16 января 1983 года:

Все, что ты пишешь о Ленинграде, крайне грустно. Раньше я почти не думал обо всем этом, но год назад (слегка устроившись) начал думать. Причем воспоминания принимают иногда довольно болезненную форму. И очень простую, например, я вспоминаю дорогу от дома, через Щербаков переулок к Кузнечному рынку, и бывает, что чуть не плачу…

Ностальгические воспоминания – вряд ли удачный зачин для группового секса. Но мытье заканчивается. Герой стыдливо препоясывает чресла клубным полотенцем, рассчитывая, что Марина проявит куда большую смелость и открытость. Увы, та выходит из кабинки в строгом купальнике. Но тем не менее народ к разврату подготовлен. Для того чтобы пропитаться атмосферой похоти, герои снова исследуют вольер:

В центральном проволочном вольере по-прежнему возилось, стонало и рычало многоголовое чудовище, но теперь уже, несколько осмелев, я подошел ближе и вгляделся в происходящее примерно с тем же смешанным чувством страха и любопытства, с которым мы разглядываем уссурийского тигра в зоопарке…

Итак, я стал присматриваться к тому, что творилось в так называемой свинг-эрии, и через несколько минут с удивлением обнаружил, что не испытываю в связи с этим ни малейшего душевного или даже телесного подъема.

Я уже говорил, что не страдаю сексуальными комплексами, однако всем нам свойственно легкое чувство беспокойства относительно своих интимных возможностей, а также ощущение того, что ты позорно старомоден, консервативен и можешь показаться смешным какой-нибудь типичной представительнице современной цивилизации. А ведь любой мужчина куда охотнее готов показаться глупым, жестоким или даже подлым, чем хотя бы одно мгновение выглядеть смешным, особенно – в постели. Так вот, чем больше мы соприкасаемся с так называемой порноиндустрией, тем яснее нам становится, что все люди на свете в общем-то устроены одинаково и что мы – ничем не хуже других, и в одном этом заключена, как мне кажется, оздоровительная роль порнографических фильмов и