Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

от одного и аж до тринадцати.

Чтобы догнать скорохода, Михе пришлось перейти на бег трусцой. Оказалось, привезли их в правильный адрес, но преждевременно.

— Дома — хоть шаром кати. Ни бухла, ни жратвы, — через плечо озабоченно басил Вадик.

В магазине Маштаков с трудом убедил приятеля ограничиться поллитровкой. Тому втемяшилось взять непременно литр «Беленькой».

— Ноль-пять — ни уму, ни сердцу под хорошую закусь! — упрямился Соколов.

Наступая на горло собственной песне, он сделал оговорку, что если окажется мало, всегда можно слетать за добавкой.

— Чай, в демократическом обществе живём! Круглые сутки водярой торгуют.

Ремонт Вадик затеял грандиозный, причём во всей квартире разом. Повсюду царил рабочий беспорядок. В коридоре к стене прислонилась стопка листов гипсокартона. Далее путь преграждала стремянка, неряшливо испещрённая засохшими потёками белил. По углам теснились пластмассовые ведёрки с красками и клеем. Возле туалета — штабелёк мешков с цементом. В зале мебель отодвинута от стен и накрыта полиэтиленовой плёнкой. С потолка свесилась забрызганная побелкой лампочка Ильича. Полы застелены старыми газетами. В букете строительных запахов главенствовал нашатырный душок сохнущей шпатлёвки.

Перешагнув порог, Соколов провёл дежурный обход объекта. В одной комнате форточку распахнул, в другой прикрыл. На кухне поколупал ногтем межплиточные швы «фартука», выложенного над раковиной. Вернулся в прихожую, вытирая руки полотенцем с красными петухами.

— Проходи на лоджию, Миш. Сядем рядком на свежем воздухе, как графья. Ты чего разулся-то? Или на стройке никогда не работал? Сейчас я твои коры[228] притараню… Ёхарный бабай, какую ты крутую фирму носишь! «Кимры»![229] Где оторвал раритет? — балагурил Вадик.

Остеклённая лоджия была превращена в вещевой склад, присесть там не удалось ни по-барски, ни по-крестьянски. Соколова это не смутило.

— Зацени, какой подоконник широкий! Старые хозяева на нём помидорную рассаду выращивали. Накроем тут поляну по высшему разряду. Чего нам рассиживаться, геморрой отращивать? Постоим, на окрестности полюбуемся. Нормальный видок у меня, да? Трансформаторная будка, гаражи…

Вадик говорил без остановки. Раньше за ним такого не замечалось. Доставая из пакета водку и закуску, сервируя облезлую плаху подоконника, он не умолкал ни на минуту.

— Ленка ругается, мол, дома бардак. Я ей, тетёрке, популярно объясняю, что действую по системе. Спецом начал везде. Такой у меня стимул. Раз уж ввязался, поломал всё, ободрал, по любому придётся доделывать. Правильно я говорю? Однозначно. А она не въезжает. У баб по-другому мозги устроены, не зря они одежду наоборот застёгивают. Погоди-ка, дружище…

Соколов рискованно крутнулся на одной ноге, едва не потеряв равновесия. Окинул взглядом пирамиду разнокалиберных коробок, занимавшую половину лоджии. Переставил на пол верхнюю картонку, тревожно звякнувшую стеклом. Следующая упаковка была из-под лапши «Доширак», вся в иероглифах. С треском отодрав скотч, которым она была обмотана, Вадик вытащил толстую книгу. На обложке тиснёным золотом отливало название: «Исход Русской армии генерала Врангеля из Крыма».

— Узнаёшь? — заговорщически прищурился Соколов.

— Где надыбал, Вадик?! — обомлел Миха.

— В общаге экскаваторной. Когда ты сгинул, я туда ездил с Танюхой твоей на пару. Она книжки забирать отказалась. Ну, а я-то знаю, что ты за них последнюю рубаху отдашь. Перевёз к себе за две ходки. На старой хате Ленка пилила меня за них недуром. Много места занимают, всё такое… Подбивала в гараж сплавить. Но они б там в первую зиму заплесневели. Правильно я говорю?

Маштаков бросился на друга с объятиями. Взъерошенный, небритый, крепко поддатый дядька в мятой рубахе навыпуск был сейчас ему самым родным человеком на свете.

— Стоит за это выпить? — интонация Соколова сделалась вкрадчивой.

— Базару нет! — Миха цапнул бутылку.

Залихватски ошарашив стопарь, он сунул в рот сигарету. Вадик двигал к нему ту самую «хорошую закусь», под которую намеревался усидеть литр — колбасную нарезку, треугольные сырки «Hochland», чипсы.

— Кушай, а то окосеешь.

По груди вольготно разлилось сорокоградусное тепло, словно от внутреннего компресса. Маштаков послушно жевал маслянистые пахучие ломтики сервелата и благостно улыбался.

Когда «Беленькой» убыло наполовину, он созрел для исповеди. Начал многословно и путано рассказывать про свои похождения. Соколов, шевеля жидкими бровями и выпячивая губы, норовил придать лицу серьёзное выражение. Ухватил смысл одной фразы, озадаченно потёр растопыренной пятернёй плешину на затылке.

— Миш, погодь. Какой такой Каховский плацдарм? Какие на фиг белогвардейцы? Ты мне кино, что ли, рассказываешь?

В ответ Маштаков фыркнул, как конь на водопое, и развёл руками, не находя подходящих слов.

— У тебя, это самое, интернет есть? — наконец, родил фразу.

— У Вовки есть.

— Обращаться с ним могёшь?

— Разумеется. Порнуху зырю, когда никого нет.

— Тогда врубай компьютер. Лучше, это самое, один раз увидеть…

Друзья переместились в детскую. Тут ремонт достиг стадии поклейки обоев. Справа от окна стоял письменный стол. Над ним лесенкой были закреплёны книжные полки.

— Вовка у тебя в каком классе? — спросил Миха.

Изображение струилось перед его глазами. Разглядеть надписи на корешках учебников не удавалось.

Соколов, тянувшийся к задвинутому под стол системнику, озадаченно застыл:

— В десятый перешёл? Нет, вроде-ка, в одиннадцатый… Короче, в выпускной! Сейчас ведь хрен разберёшь. Десять лет учатся, а заканчивают одиннадцать классов. Вот она, волшебная арифметика![230]

Компьютер пискнул и загудел, подмаргивая зелёным и оранжевым глазками. Загрузка шла медленно. Внезапно акустика издала громкий переливчатый звук, от которого приятели синхронно встрепенулись. На ожившем мониторе появилась заставка — вихрастый паренёк, похожий на Вадика в молодости, восседал за рулём новенького красного скутера «Honda».

— Во на каких мопедах молодёжь гоняет! Пятнадцать тысяч я за него отлистал. Прикинь! — Соколов одновременно жаловался и хвастал.

Маштаков плюхнулся на стул, подвинул ближе клавиатуру. Над ним, опираясь на столешницу, навис Вадик. Он шумно сопел носоглоткой. Потом его мотнуло, он впечатался в стену и пробормотал:

— Штормит, ёхарный бабай. Сейчас кресло притащу…

С интернетом Миха познакомился, квартируя у сестры. Тогда же нарыл во всемирной паутине документы, которые сейчас намеревался предъявить приятелю. Пока тот с грохотом кантовал из зала тяжеленное кресло от набора мягкой мебели «Сунгирь», Маштаков, напрягая память, выполнял нужные операции.

Довольно быстро открыл он искомую страницу с групповой фотографией. Снимок был старый, чёрно-белый, но приличного качества, видимо отреставрированный. Под ним стояла надпись «Корниловский ударный полк. Галлиполи[231]. 1921 г.» На фото четырьмя рядами компактно разместились военные, человек полста. Все они были экипированы в чёрную форму. Одни — в новенькую, насыщенного угольного цвета, другие — в застиранную, полинявшую до серого оттенка. На рукавах виднелись нашивки в форме каплевидных щитов. У крайнего бойца шеврон был расправлен, на нём различались череп и скрещенные мечи. Физиономии у вояк на подбор худые, решительные, дочерна загорелые. На заднем плане виднелась брезентовая армейская