Ученик архитектора - Элиф Шафак

– Я сделал это ненамеренно, эфенди, – ответил Джахан. – Так уж получилось.

– Любовь делает человека уязвимым, – с легким вздохом произнес Камиль-ага. – И теперь, раз зодчего Синана больше нет, я стану твоим покровителем и наставником. Доверься мне, и поражения будут тебе неведомы.

– Поражения? Но я ни с кем не веду войны, эфенди.

Главный белый евнух сделал вид, что пропустил эти слова мимо ушей.

– Я помогу тебе справиться с горем. Мне известен дом, где с человека смывают уныние, как в хаммаме смывают грязь. Его так и называют – «хаммам для тех, кто пребывает в печали».

Джахан растерянно моргнул. Какие-то смутные воспоминания шевельнулись в его душе, воспоминания о событиях столь далеких, что казалось, они происходили в иной жизни.

– Оттуда ты выйдешь с легкой душой. Легкой и чистой. Понял?

Джахан ровным счетом ничего не понимал, но счел за благо кивнуть в знак согласия.

– Иди готовься. Мы поедем туда нынешним вечером.

В сумерках за Джаханом зашел слуга – здоровенный широкоплечий детина, глухонемой, как и многие слуги в серале. Следуя за огоньком факела, который слуга держал в руке, Джахан пересек внутренний двор и проскользнул в неприметную заднюю дверь. Люди, попадавшиеся навстречу, смотрели сквозь них, словно они были прозрачными. Если бы не мошки, кружившиеся над их головами, норовя попасть в глаза и ноздри, Джахан решил бы, что он и его спутник и в самом деле стали невидимками.

Иссиня-черный покров ночного неба, раскинувшийся над городом, казался бархатным. На улице Джахана ожидала карета, запряженная четверкой лошадей. Даже в темноте карета поразила его своей роскошью: позолоченные дверцы, резные панели из слоновой кости. Окна были плотно зашторены. Оказавшись внутри, Джахан увидел главного белого евнуха в длинном плаще, отороченном горностаем. Как только Джахан опустился на сиденье, евнух постучал тростью в потолок кареты, и они тронулись.

Карета помчалась по улицам, поднимая оглушительный шум. Джахан догадывался, что редкие ночные прохожие: пекари, спешащие выпечь к утру свежий хлеб, воры, отправившиеся на промысел, пьяницы, бредущие по городу в поисках выпивки, – провожают ее любопытными взглядами. Конечно, всем им было неведомо, что в карете сидит главный белый евнух. Знал ли кто-нибудь во дворце об их ночной поездке? Так или иначе, все посвященные будут хранить молчание, в этом Джахан не сомневался. В Стамбуле даже тайны, известные многим, остаются тайнами.

Карета остановилась у поворота в переулок столь узкий и грязный, что проехать по нему не было никакой возможности. Дальше пришлось идти пешком. Кучер с факелом в руке освещал путь. Джахан с недоумением оглядывался вокруг. По обеим сторонам улицы жались друг к другу ветхие деревянные домишки, похожие на горбатых старух. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они добрались до резных ворот. Гвоздика Камиль-ага трижды постучал в них своим перстнем, а потом немного подождал и постучал еще два раза, уже рукой.

– Это Гиацинт? – раздался голос из-за дверей.

– Да, Гиацинт! – ответил главный белый евнух.

У Джахана от неожиданности перехватило дыхание. Неужели этому человеку известно имя, которым в детстве называла его мать?! Желание повернуться и броситься прочь было столь сильным, что Джахан с трудом сдержался. Тут ворота распахнулись.

Никогда прежде Джахан не видел столь крошечной женщины, как та, что стояла перед ним сейчас. За исключением пышной груди, все у нее было невероятно маленьким – руки, ноги, уши, пальцы.

Заметив изумление гостя, она расхохоталась:

– Ты что, никогда не видел женщины? Или никогда не видел карлицы?

Джахан залился смущенным румянцем, что развеселило хозяйку дома еще больше.

– Где ты его отыскал? – повернулась она к Камиль-аге.

– Во дворце, где же еще. Его зовут Джахан. Он зодчий. Способный малый, но слишком уж мягкосердечный.

– Ничего, это мы исправим, – пообещала карлица. – Добро пожаловать в наш хаммам для тех, кто пребывает в печали!

Войдя в дом, главный белый евнух, который явно был здесь частым гостем, уселся на низкий мягкий диван и приказал Джахану сесть рядом. Вскоре появились пять наложниц, в руках у них были музыкальные инструменты: лютня, тамбурин, лира и тростниковая свирель. Джахан скользил взглядом по их лицам, пока одна из женщин не приковала его внимание. Высокий лоб, точеный нос, острый подбородок, огромные, как у газели, глаза – сходство ее с Михримах было поистине потрясающим. У Джахана голова пошла кругом. А женщина, почувствовав, сколь сильное впечатление произвела, бросила на гостя призывный взгляд и шаловливо улыбнулась. Наложницы заиграли и запели какую-то веселую песню.

Служанка внесла поднос, на котором лежали шарики размером с грецкий орех, слепленные из какого-то пастообразного вещества цвета шафрана. Джахан взял один и принялся осторожно вертеть между пальцами. Камиль-ага проглотил три катышка один за другим и откинулся на подушки дивана, удовлетворенно закрыв глаза. Джахан, набравшись смелости, тоже положил свой орех в рот. Вкус у него был странный. Поначалу – острый и сладкий одновременно, затем – пряный, что-то вроде дикого майорана. Служанка вновь внесла в комнату поднос, на этот раз на нем стояли графины с красным вином. Джахан, никому и ничему здесь не доверявший, осторожно пригубил вино.

Карлица опустилась на диван рядом с ним:

– Я слышала, ты потерял того, кого любил.

– Да. Недавно умер мой любимый слон.

Джахан ожидал, что она в ответ усмехнется, но взгляд крошечной женщины был серьезен и исполнен сочувствия.

– Я знаю, как тяжело тебе сейчас, – произнесла карлица, вновь наполнив его стакан вином. – У меня была собака, в которой я души не чаяла. Когда она умерла, я была безутешна. Никто меня не понимал. «Глупо так горевать по собаке, Зейнаб», – слышала я со всех сторон. Глупы те, кто так говорит! Животные достойны любви больше, чем люди.

– Ты права, – кивнул Джахан, сделав глоток вина. – Животным можно доверять. Им неведома ложь.

Музыка играла все громче. Вновь появился поднос с шафранно-желтыми катышками. На этот раз Джахан выбрал самый большой шарик, проглотил его и запил вином. Хотя он прилагал отчаянные усилия, дабы не смотреть на женщину, так похожую на Михримах, взгляд его сам устремлялся в ее сторону. Даже ее улыбка, легчайший изгиб губ, напоминала манеру улыбаться, присущую покойной дочери султана. В этой улыбке было что-то неземное, почти ангельское. Лицо наложницы обрамляли складки воздушного газового покрывала, прозрачного, как утренний туман. Держалась она более непринужденно и уверенно, чем все прочие женщины. Казалось, на душе у нее нет никаких тревог и забот.

Голос Зейнаб заставил Джахана повернуть голову.

– Хочешь, я покажу тебе ее одежду?

– Что?

– Вещи моей собаки. Хочешь на них посмотреть?

– Хочу.

Главный белый евнух, к тому времени изрядно набравшийся, нахмурился, услышав их разговор. Однако он ничего не сказал, и Джахан, радуясь возможности убраться от него подальше, вслед за Зейнаб прошел в заднюю часть дома. Она провела его в свою комнату, где все было таким же крошечным, как и она сама: кровать, столы, стулья. В углу стоял миниатюрный комод розового дерева. Карлица принялась доставать из ящиков кожаные башмачки, нарядные жилеты и меховые попонки. Судя по размеру этих вещиц, собака была небольшой, под стать хозяйке. Свою любимицу она нашла на улице, когда та была еще совсем щенком, всхлипнув, сообщила карлица. Одиноким, никому не нужным созданием, таким же, как и сама Зейнаб. С тех пор они стали неразлучны.

Джахан протянул карлице свой носовой платок. Она благодарно кивнула, вытерла увлажнившиеся глаза и взглянула на Джахана с таким любопытством, словно видела его в первый раз.

– Посади-ка меня сюда, – попросила она, указав на единственный высокий стул в комнате.

Зейнаб была легкой, как ребенок. Когда Джахан усадил ее на стул, она произнесла, глядя ему прямо в глаза:

– Я владею хаммамом для тех, кто пребывает в печали, вот уже тридцать лет. За это время навидалась всякого. Бывали у меня хорошие времена, а бывали такие, что и врагу не пожелаешь. Я до сих пор жива лишь потому, что всегда умела держать язык за зубами и никогда не совалась в чужие дела. Мне довелось встретить стольких людей, что волей-неволей я научилась читать по лицам. На твоем лице написано, что ты добрый человек.

Из соседней комнаты донесся легкий шорох. Возможно, то была мышь, пробежавшая под половицами.

– Опасайся того, кто тебя сюда привез, – произнесла карлица, понизив голос до шепота.

– Но почему?

– Будь с ним осторожен, и всё, – отрезала она и соскочила со стула.

Когда они вернулись в большой зал, музыка и пение продолжались, хотя царившая здесь атмосфера успела измениться. Жизнерадостность уступила место меланхолии. Зейнаб села рядом с главным белым евнухом и принялась расточать ему хвалы, подливать гостю вина и потчевать сладостями.