Ученик архитектора - Элиф Шафак

– Главное, что ты все-таки здесь, – ответил хозяин дома.

Джахан сообщил ему, что Юсуф покинул город, но не стал вдаваться в подробности. Если Давуд и догадывался, что Юсуф совсем не тот, за кого себя выдает, то не подал виду.

– А Никола умер, – вздохнул он, выслушав Джахана. – Так что из четверых учеников Синана остались только мы с тобой. Мы его наследники. И мы должны поддерживать друг друга.

В комнату вошел чернокожий слуга с подносом, на котором стояли кувшины с напитками и чаши. Поставив поднос на столик, он бесшумно удалился. Ученики Давуда по-прежнему стояли неподвижно.

«Уж не приросли ли эти юнцы к полу, пустив под ковром корни?!» – усмехнулся про себя Джахан.

Шербет из лепестков роз, поданный с пряностями и охлажденный колотым льдом с горных вершин Бурсы, имел поистине райский вкус. Вкушать такой шербет мог позволить себе лишь очень богатый человек. Рядом на подносе стояли тарелка с несколькими видами пахлавы и чаша с густыми сливками.

Когда они осушили по чаше шербета, Давуд сказал:

– Дел так много, что у меня просто голова идет кругом. Мои жены недовольны. «Как же так, – говорят они, – ты главный придворный строитель, а ограду вокруг собственного дома починить не можешь». – (Джахан вежливо улыбнулся.) – Мне нужен помощник, честный человек, которому я могу полностью доверять, – продолжал Давуд. – Такой, как ты. Надеюсь, ты станешь не просто главным десятником, а моей правой рукой. Вместе мы горы сможем свернуть.

Польщенный Джахан рассыпался в благодарностях. Впрочем, в сердце его шевельнулось сожаление, когда он вспомнил о мальчиках из придворной школы, с которыми ему теперь придется расстаться.

Как видно, это не укрылось от Давуда, ибо он спросил:

– Что тебя печалит? Быть может, мысль о том, что отныне я стану отдавать тебе приказы?

– Вовсе нет, – решительно ответил Джахан, хотя оба они знали, что это правда. – Тебе показалось, все хорошо.

– В таком случае, мы обо всем договорились, – сказал Давуд и радостно хлопнул в ладоши. – Что же ты не ешь?

Джахан принялся за пахлаву. Давуд же делился с ним своими заботами. Из-за бунтов и мятежей, которые постоянно вспыхивают в долинах Анатолии, доставлять оттуда строительные материалы становится все труднее. Величественных мечетей более не строят, ибо казна не располагает для этого средствами. Время, когда городское строительство процветало, осталось в прошлом. В отсутствие военных трофеев ни один правитель не может себе позволить тратить деньги на возведение грандиозных зданий. Лишь победоносная война способна возродить архитектуру, которая ныне хиреет и чахнет.

– Наш учитель умер вовремя, – задумчиво изрек Давуд. – Доживи он до наших дней, ему было бы тягостно видеть то, что творится вокруг.

Небо за окнами окрасилось багровыми оттенками заката. Давуд и Джахан продолжали беседовать, обсуждая, на кого из рабочих можно положиться, а кого лучше не подпускать к строительной площадке. То была дружеская беседа, непринужденная и легкая, как хоровод пылинок, пляшущих в солнечных лучах.

Разговор их прервал посыльный, доставивший письмо – судя по всему, чрезвычайно срочное. Давуд, торопясь написать ответ, уселся за стол, у которого по-прежнему несли караул его неподвижные ученики. Джахан, решив, что главному придворному строителю сейчас не до него, поднялся.

– Останься, – бросил Давуд, не поднимая глаз от письма. – Поужинаем вместе.

– Не хочу отнимать у тебя время.

– Останься, – настаивал Давуд.

И Джахану пришлось повиноваться. Он подошел к окну и уставился вдаль, на рыбачью лодку, уносимую течением все дальше и дальше от берега. Потом взгляд его скользнул по книжным полкам в углу комнаты. Приблизившись к ним, он с удовольствием вдыхал аромат древности, запахи бумаги, чернил и пергамента и поглаживал пальцами корешки книг. Тут было много его старых знакомых. Вот сочинение христианского богослова Мартина Лютера, озаглавленное «О войне против турок». А вот «Книга, именуемая Правитель» англичанина Томаса Элиота – трактат по этике, посвященный воспитанию дворянина, чье предназначение заключается в службе государю. Рядом стояли книги из библиотеки венгерского короля Матьяша I Корвина. Среди переплетенных в кожу томов, толстых и тонких, Джахану попалась «La Divina Commedia» Данте – книга, которую в свое время подарил ему книготорговец Симеон. Он прочел ее множество раз, а затем отдал учителю. Дрожащими руками Джахан снял книгу с полки, ощущая ее знакомую тяжесть, открыл и пробежал глазами несколько страниц. Вне всякого сомнения, это был именно его экземпляр. Теперь книга принадлежала Давуду, как и вся библиотека покойного Синана.

Слуга, неслышно ступая по ковру, зажег свечи в канделябре. По стене заметалась тень Джахана, длинная, беспокойная. Поставив на место «La Divina Commedia», он вытащил и подержал в руках «De architectura» Витрувия, книгу, прибывшую в Стамбул из далекой Буды. Неожиданно он заметил за книгами какой-то измятый свиток. Развернув его, Джахан моментально понял, что это чертежи и планы мечети Селимие. Рассматривая их, он восхищался величием архитектурного замысла Синана еще сильнее, чем прежде. На чертежах он увидел пометки, явно сделанные более светлыми чернилами. Кто-то внес в проект изменения уже после того, как он был закончен. Наверное, это сделал сам учитель, решил Джахан. Но какая причина заставила Синана вернуться к этим чертежам? На нижней кромке пергамента Джахан различил дату – 18 апреля 1573 года. Но напрасно он пытался вспомнить, чем они были заняты в это время, – события той давней поры стерлись из его памяти. Наконец Давуд закончил писать, поднялся и начал отдавать слугам распоряжения насчет ужина. Джахан поспешно водворил свиток на место и отошел от книжных полок.

На ужин подали холодный суп из кислого молока, ягненка с рисом, каплунов, тушенных в щавелевом соусе, фазанов, сваренных в говяжьем бульоне, пирог с бараниной и еще какое-то не известное Джахану мясо, которое лежало на большой овальной тарелке.

– Попробуй вот это! Такое едят только на небесах! – воскликнул Давуд, хотя хозяину и не пристало расхваливать собственное угощение.

– А что это такое? – спросил Джахан, хотя гостю и не пристало интересоваться, чем его угощают.

– Мясо оленя, которого убили на охоте не далее как нынешним утром.

Внутренности Джахана болезненно сжались: он вспомнил тот давний памятный день, когда дерзнул заговорить с султаном Сулейманом на охоте. Однако, не желая быть невежливым, он заставил себя проглотить кусочек.

– Тает во рту, как сахар, – продолжал Давуд. – Я заметил: чем быстрее животное умирает, тем вкуснее его мясо. Страх отравляет вкус.

Джахан старательно работал челюстями, ощущая во рту лишь горечь.

– Я и не знал, что ты стал охотником, – сказал он, наконец прожевав оленину.

Давуд, заметив, что гостю деликатес явно не пришелся по вкусу, отодвинул от него тарелку.

– Нет, я не имею времени ездить на охоту, – покачал он головой. – И, честно говоря, подобная забава мне вовсе не по сердцу.

После ужина Давуд проводил старого приятеля до дверей. Прощаясь с хозяином дома, Джахан уловил исходящий от его одежды странный аромат, напоминающий запах сухих листьев. Запах этот показался Джахану до странности знакомым, однако ветер унес его прежде, чем он успел вспомнить, когда и при каких обстоятельствах ощущал его прежде.

* * *

Возвращаясь со стройки или же из придворной школы, где Джахан, с трудом выкраивая время, продолжал давать уроки, он первым делом спешил проведать Чоту. Устроившись в сарае, на куче сена, которую другие работники зверинца в шутку называли троном, Джахан занимался своими чертежами и набросками. Чота с любопытством наблюдал за ним, хотя погонщик вовсе не был уверен, что слон действительно его видит. Чота и без того никогда не отличался острым зрением, а в последнее время оно стремительно ухудшалось.

Бедняга Аби буквально сдувал со слона пылинки, и не потому, что боялся Джахана; он всем сердцем привязался к белому гиганту. Но, несмотря на все его заботы, Чота потерял еще один зуб из оставшихся у него трех. Он больше не мог пережевывать пищу и худел на глазах. Иногда ноги слона сводило судорогой, и тогда он терял равновесие, раскачиваясь из стороны в сторону. Чем бы Чота ни занимался – пил, ел, плескался в пруду или гулял по саду – им все чаще внезапно овладевала дремота, и он бессильно опускал голову, удаляясь в царство снов. Джахан с болью наблюдал, как дряхлеет и слабеет его старый друг. Порой, встречая печальный взгляд слона, он чувствовал, как на глазах у него выступают слезы.

Джахан и Аби тщательно измельчали для своего питомца листья, орехи и фрукты, а затем разбавляли их водой и с помощью воронки кормили Чоту этой кашицей. Правда, бо́льшую часть пищи Чота выплевывал, но хотя бы малая толика попадала ему в желудок. Новых попыток побега слон не предпринимал, день ото дня становясь все более вялым и апатичным. Он все чаще отказывался даже от коротких прогулок к своему любимому пруду. Аби содержал сарай в чистоте, натирал Чоту маслом, поил его молоком и шербетом, но ему, как и всем прочим, было очевидно, что дни слона сочтены.