Фаворит. Американская легенда - Лаура Хилленбранд

Лора Хилленбранд: К сожалению, часть истории осталась незаписанной. В силу того, что газеты, журналы и книги протоколов регистрации рекордов – самые долговечные и наиболее доступные из всех источников информации, они служат главным подспорьем в работе историка. Они незаменимы, но поскольку рассматривают только основные факты, то зачастую скучны и однообразны. Эти источники рассказывают об исторических персонажах по одной и той же схеме – сухо сообщая, что они сказали и сделали, но при этом отбрасывают самые интересные подробности об этих личностях.

Совсем другое дело, когда мы знакомимся с историческим материалом из первых рук. Лучше представить произошедшие события и их участников нам помогают мелкие детали, которые лишь некоторые решаются записать, но которые рассказывают немало о том, что представляли собой исторические личности и почему их деятельность и поступки были важными. Самое интересная информация, проливающая свет на то или иное событие в истории, находится в памяти людей, которая, увы, слишком недолговечна. Когда я писала книгу, то хотела собрать как можно больше воспоминаний о Сухаре и окружавших его людях, пока они не утрачены навсегда.

Многих свидетелей этой истории я застала в последние месяцы их жизни. Эти мужчины и женщины оживили мое повествование, наполнили его плотью и кровью. Если бы не они, мы бы никогда не узнали о начале карьеры Сухаря, о девушках из «Красной мельницы», стремительно увеличивавшейся горе навоза в Тихуане, о секрете Реда, который заключался в том, что он был слепым на один глаз, об опасных экспериментах Француза Холи, получивших название «Стройный Джим». Многие шокирующие подробности из жизни жокеев остались бы тайной, как и слова Реда, адресованные Джорджу во время скандального радиоинтервью в прямом эфире, которые прозвучали на всю страну в 1938 году. Мы никогда бы не узнали о секретной стратегии Смита и Ховарда, выработанной для обсуждения условий по проведению поединка с Адмиралом, о жизни на дороге с Ирвином «Десять Тонн», о том, как Том готовил Сухаря к схватке с Адмиралом, об использования Грога в качестве двойника Сухаря и о многих других фактах. Я уверена, что все эти детали сделали персонажей моей книги и их время более реальными и понятными читателям. Благодаря им история получилась глубокой и душевной. Конечно, память – это ненадежный источник, поэтому все факты пришлось многократно перепроверять, но я была просто потрясена, с какой точностью люди вспоминали те события. Более того, они передали эмоции и чувства, охватывавшие их в то время, и таким образом можно было почувствовать атмосферу Америки той эпохи.

Уильям Нэк: Ты усложнила себе задачу, выстраивая такой динамично развертывающийся сюжет произведения, у которого было два вполне логических конца. История могла бы закончиться матчевой скачкой Сухаря и Адмирала, которая стала кульминацией скакового сезона 1938 года и одним из самых знаковых событий в истории американского спорта. Или же гандикапом в Санта-Аните в 1940 году, ставшим последним состязанием в карьере Сухаря, когда он наконец сорвал джекпот, который ранее постоянно от него ускользал. Тебе пришлось создать драматический накал действия во время матчевой скачки, в эпизоде, заставляющем читателей затаить дыхание, а затем снова передать его, но уже в стотысячнике. Честно говоря, не каждый писатель может справиться с такой задачей, но тебе она оказалась по плечу. Как ты решала эту проблему? Было трудно?

Лора Хилленбранд: Я действительно очень долго размышляла над тем, как описать эти две скачки и события, которые произошли между ними. Год и четыре месяца отделяли поединок двух жеребцов от гандикапа 1940 года. За это время Сухарь после взлета на скаковой Олимп получил серьезную травму и превратился в калеку. Затем очень медленно он вместе со своим хромым, изувеченным жокеем снова карабкался на вершину славы. Этот продвижение настолько было медленным, что окружающие не могли поверить, будто жеребец и его всадник смогут вернуть себе былую форму, хотя и восхищались их стойкостью. Как сказал сам Поллард, это был «долгий, трудный путь». Драматическое напряжение сюжета спало в данной части книги, чтобы достигнуть апогея на последней скачке Сухаря, где бушевала настоящая буря из страстей и эмоций участников и зрителей. Но между этими двумя скачками настолько мало всего произошло по сравнению с насыщенностью событий, предшествовавших этому времени, что практически не о чем было писать. Поэтому я опасалась, что нелегко будет продолжить повествование так, чтобы передать лихорадочное возбуждение, граничащее с истерией, которое царило на трибунах во время непревзойденного выступления Сухаря на скачке, ставшей последней в его карьере.

С целью ослабить темп повествования и как можно точнее воспроизвести события 1939–1940 годов, я погрузилась в описание травмы жеребца и его первого выхода в отставку. Проделав огромную работу, чтобы узнать как можно больше подробностей о дне, когда Сухарь получил травму, я собрала немало информации. Мне хотелось детально описать период отставки жеребца, но в связи с тем, что он и люди, опекавшие его, находились в уединенном месте, вдали от репортеров, многих подробностей выяснить не удалось. Однако мне посчастливилось найти людей, которые находились там. Кроме того, позже Ховард и Поллард рассказали об этом времени прессе и своим семьям. Надеюсь, я справилась с поставленной задачей.

Уильям Нэк: Как долго ты проводила расследование и писала роман? Когда и где ты начала работу? И когда представила окончательную версию романа?

Лора Хилленбранд: Я начала работу осенью 1996 года, когда написала статью для «Американ Херитедж». Статья легла в основу проекта будущей книги и впоследствии стала общим планом самой книги. Первые два года я писала роман в тесной квартирке в Вашингтоне. Честно говоря, она была не лучшим местом для творческой деятельности. Мой дом находился возле оживленного перекрестка, в одном квартале от пожарной части и как раз напротив улицы, ведущей к тайванскому консульству. В тот год очень маленькая, но необыкновенно шумная группа людей разбила лагерь напротив здания консульства, протестуя против политики Тайваня. Они установили громкоговоритель, из которого непрерывно доносилась бодрая ритмичная песня, конечно же, на китайском, в исполнении детского хора. Я не имела ни малейшего представления, о чем они пели, разбирала только слова: «Хайди-хо, хайди-хо, хайди-хо, хайди-хо! Борись! Борись, борись, борись!» Они постоянно крутили этот музыкальный шедевр, час за часом, день за днем, включив громкоговоритель на полную мощность. Очевидно, протестующие хотели досадить работникам консульства. Меня передернуло, когда я услышала песню впервые, но после сотни прослушиваний я была на гране сумасшествия. Таким образом, эта песня послужила саундтреком к моему писательскому процессу. Я поставила радиоприемник на стол и включила музыку в тщетной попытке заглушить мятежный хор на улице. Я провела большинство телефонных интервью из этой квартиры. Мне приходилось постоянно просить собеседников прерваться на минуту, пока не утихнет шум за окном. Все интервью я записывала на пленку, а потом транскрибировала записи. Иногда на пленках можно было услышать только звуки гудков автомобилей, сирен и жуткое «хайди-хо». В 1998 году контракт на книгу позволил мне выбраться из этой веселой квартиры и переехать в маленький домик подальше от центра города, где я провела следующие два года и закончила книгу. Я сдала рукопись в сентябре 2000 года.

Уильям Нэк: Немало было сказано и написано о твоем многолетнем недуге, спровоцированном, очевидно, пищевым отравлением, которое ты получила в 1987 году. Ты страдаешь синдромом хронической усталости, усугубленным головокружениями. Ты можешь вспомнить, как и когда заболела? Какие симптомы у этого заболевания?

Лора Хилленбранд: Это случилось весной 1987 года, когда я училась на втором курсе Кеньонского колледжа на факультете английской филологии и истории. Я была абсолютно здоровой, спортивной девятнадцатилетней девушкой, играла в теннис, несколько раз в неделю совершала длительные велосипедные прогулки. Вечером 20 марта по дороге в Кеньон у меня появились явные признаки пищевого отравления. Вскоре я чувствовала себя настолько плохо, что мои соседи по комнате вызвали скорую помощь. Несколько недель я не могла успокоить расстроенный желудок, а однажды утром проснулась и почувствовала такую невероятную слабость, что даже сесть не смогла. Понадобилось целых два часа, чтобы взять себя в руки и подняться. Я надеялась, что силы восстановятся, но справиться с истощением мой организм не смог. В течение многих недель я не могла пройти буквально несколько шагов, чтобы добраться до столовой. О посещении колледжа и продолжении образования и речи не шло. Пришлось бросить учебу и провести восемь месяцев в постели. Меня постоянно одолевали различные инфекции, все время держалась повышенная температура, бил озноб, по ночам я покрывалась холодным потом, страдала от повышенной чувствительности к свету, нарушения равновесия и когнитивных расстройств. Директор отдела инфекционных заболеваний в Университете Джонса Хопкинса диагностировал у меня синдром хронической усталости.