Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

взятии приступом крепости Пайды (Вейсенштейн). Иоанн отправил тело павшего любимца в монастырь Иосифа Волоцкого, а в отмщение за его смерть велел сжечь на костре несколько пленников, немцев и шведов!

В эту последнюю эпоху царствования у Ивана IV развилась особая страсть к сочинительству. Посреди многочисленных забот, правительственных и церковых, посреди тиранских деяний и ничем не стесняемого разгула чувственности он находил возможность сочинять длинные наставительные послания к разным лицам — послания, исполненные лжесмирения или лицемерия и явных притязаний на большую книжную начитанность. Образчик таковых произведений его пера мы уже видели в знаменитой переписке с Курбским. Не менее любопытно весьма пространственное, велеречивое послание царя к игумену Кирилло-Белозерского монастыря с братией, написанное около 1575 года по следующему поводу.

Между знатными боярскими родами, подвергшимися преследованиям тирана, находилась и семья Шереметевых, состоявшая из нескольких братьев. Один из них, Никита Васильевич, был казнен, а другой, Иван Васильевич Большой, когда-то славный воевода и гроза крымцев, был ввергаем в темницу и претерпел разные мучения от царя. Спасая свою жизнь, он удалился в знаменитый Кирилло-Белозерский монастырь и там постригся под именем Ионы, сделав при сем, по обычаю, значительный вклад в имущество монастыря. Естественно, что этот знатный и богатый инок пользовался в обители особым почетом от братии и жил в довольстве. Он имел под монастырем свой двор с поварнею, со всякими годовыми запасами и многочисленною дворнею; братья присылали ему людей с грамотками или письмами и с разными гостинцами в виде сладких коврижек, пастилы, овощей и т. п. Он любил угощать монахов, которые нередко сходились в его келию для духовной беседы. В том же Кирилловом монастыре проживали тогда и другие знатные иноки, каковы Хабаров (сын знаменитого Хабара Симского) и Василий, в монашестве Варлаам, Собакин, присланный сюда самим царем и не ладивший с Шереметевым. Обо всех этих обстоятельствах наушники доносили царю, и тот прислал приказ не допускать ни малейшего отступления от монастырского устава и чтобы Шереметев ел в общей трапезе. Монастырские старцы отправили царю челобитную, в которой ходатайствовали за Шереметева ввиду его болезненного состояния. На эту-то челобитную Иван Васильевич и разразился помянутым широковещательным посланием. Назвав себя в начале послания «псом смердящим», пребывающим в пьянстве, блуде, убийстве, граблении и прочих тяжких грехах, он тем не менее решается «изречь» «некая малая» от «своего безумия» и надеется, что «Господь Бог сие писание в покаяние ему вменит». В оправдание своего близкого участия к славе обители он вспоминает также одно из своих посещений, во время которого выразил желание впоследствии в ней постричься; причем он припадал к стопам игумена, а тот, по его просьбе, положил на него руку и благословил его. На сем основании Иван Васильевич считает себя уже полуиноком Кирилловой обители! («И мнится мне, окаянному, яко исполу есмь чернец; аще и не отложих всякого мирского мятежа, но уже рукоположение благословения ангельского образа на себе ношу»). Послание пересыпано, по обыкновению, выписками из Отцов Церкви и примерами из истории Ветхозаветной, Римской и Византийской (т. е. из палеи и хронографа). Вообще же, по силе слова и сравнительной ясности изложения, оно едва ли не лучшее из дошедших до нас писаний Грозного царя. Приведем некоторые характеристичные его места.

«И потому вашему ослаблению ино то Шереметева для и Хабарова для, такова у вас слабость учинилася и чудотворцеву преданию преступление. И только нам благоволит Бог у вас пострищися, ино то всему Царскому Двору у вас быти, а монастыря уже и не будет. Ино почто в чернецы и как молвити: «отрицаюся мира и вся яже суть в мире», а мир весь в очех? И како на месте сем святем со братиею скорбя терпети и всякия напасти приключшаяся и в повиновении быти игумену и всей братии в послушании и в любви, якоже во обещании иноческом стоит? А Шереметеву как назвати братиею? Ано у него и десятой холоп, которой у него в келии живет, есть лучше братий, которые в трапезе едят. И велиции светильницы Сергий и Кирилл, и Варлам, и Димитрий, и Пафнутий и мнози преподобнии в Рустей земли уставили уставы иноческому житию крепостныя, якоже подобая спастися; а бояре к вам пришед свои любострастные уставы ввели; ино то не они у вас пост-риглися, вы у них постригшася; не вы им учители и законоположители, они вам учители и законоположители. Да, Шереметева устав добр, держите его, а Кирилов устав не добр, оставите его. Да сегодня тот боярин ту страсть введет, а иногды иной иную слабость введет, да по малу и по малу весь обиход монастырской испразнится и будут вси обычаи мирские… Восе над Воротынским церковь есте поставили! Ин над Воротынским церков (князем Владимиром Ивановичем), а над чудотворцем нет; Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью. И на страшном Спасове судище Воротынский и Шереметев выше станут по тому: Воротынский церковью, а Шереметев законом, что их Кирилова крепчае… Восе у вас сперва Иоасафу Умному (Колычеву, дяде Филиппа митрополита) дали оловянники в келью, дали Серапиону Ситцкому (князю Семену Федоровичу), дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже с поставцем, да и поварня своя. Ведь дати воля Царю, ино псарю, дати слабость вельможе ино и простому… Год уже равен как был игумен Никодим на Москве; отдоху нет, таким Собакин да Шереметев; а яз им отец ли духовный или начальник? Как собе хотят, так и живут, коли им спасение души своея не надобеть. Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шептания и суесловия, и чего ради? Злобесного ли ради пса Василья Собакина или бесова для сына Ивана Шереметева или дурака для и упиря Хабарова? Воистину отцы святии несть сии чернецы, но поругатели иноческому житию».

Но ни ревностное поборничество за чистоту и ненарушимость строгих иноческих уставов, ни благоговейное отношение к памяти святых подвижников не закрывают от нас задних мыслей Ивана Васильевича; обычная подозрительность, ненависть и злоба против бояр ясно проглядывают и в этом послании Грозного, кощунственно называющего себя полуиноком и кощунственно подражавшего со своими опричниками иноческому житию в мрачном убежище своем, Александровской Слободе, посреди всевозможных оргий и неистовств. Любопытно при сем и следующее противоречие. Укоряя кирилловских иноков в отступлениях от строгого отшельнического жития, Грозный в то же время прислал им в дар золотую братину, украшенную рельефными изображениями нагих женщин{48}.

VIII

Иван Грозный и Стефан Баторий

в борьбе за Ливонию