Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

ладонь и наклоняю, а свет люстры преломляется в крошечных камушках и начинает искриться.

– Спасибо, Пейс.

– Не за что, просто безделушка.

Для меня это не безделушка. Для меня это целый мир. Её дружба – целый мир, и даже чуть больше.

В тихие дни я больше всего скучаю по себе

Гвендолин

Ночь ясная и звёздная. Их свет отражается от поверхности замёрзшего озера. Я считаю их, пока не сбиваюсь, а потом начинаю сначала. Это меня успокаивает.

Я сижу на шерстяном одеяле, которое расстелила на широком камне. Между ног у меня лежат коньки, потому что я каталась. Катание на коньках – надёжное занятие. Оно всегда успокаивает меня, независимо от того, в каком я состоянии. Карманные грелки в ладонях защищают меня от замерзания. На них нарисованы маленькие северные олени. Мой взгляд устремляется вдаль, к белой вершине горы Баттермилк. Я пытаюсь прислушиваться к тому, что говорит сердце, но оно особо не говорит. Сегодня оно молчаливо.

Как и каждый год, мама устроила в закусочной рождественский ужин. Мы улыбались и никому не показывали свои раны, потому что это сочельник. Мы набивали желудки, пили шампанское и вино, трепались с Ноксом и его отцом Джеком, с Уайеттом и Арией, Рут и Уильямом. Душевный получился вечер. Никто не интересовался отсутствием Нирана. Он не явился и в прошлом году. И в позапрошлом тоже. Каждый раз объяснял, что его пригласил друг. А я больше не верю ни единому его слову. Скорее всего, он сотрясал стены гостиничного номера с какой-нибудь любовницей. Хотя кого это волнует?

Вообще-то меня.

Однако я не желаю думать об этом. Не сегодня. Не сейчас.

– Привет. – Я съёживаюсь от ужаса, и грелки падают в снег. Оскар встаёт рядом со мной с нерешительной улыбкой на губах. – Двенадцать уже было, так что я могу сказать официально: счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества, – бормочу я.

Моё сердце бешено колотится. За столько времени мы не обменялись ни словом. С тех пор как я написала сообщение, что поеду на соревнования с Пейсли, потому что у меня имеются собственные планы. Едва мне удалось вырваться из клетки, появилась Брайони. Конечно, Оскар объяснил бы мне, если бы я его спросила. Но, честно говоря, я не хотела. Не могла. Было бы слишком больно слышать, что я чересчур сложна для него. Даже если бы мне всё равно пришлось оставить его в покое.

– Можно присесть? – Оскар указывает на камень рядом со мной.

– У тебя нет одеяла.

– Неважно.

– Но ты можешь застудить мочевой пузырь.

– Неважно.

– Цистит – это больно. А мои грелки упали в снег. И…

Он смеётся.

– Можешь хоть раз не возражать?

– Нет.

– Я заметил. – Он садится рядом со мной. Бедный пузырь. Он будет плакать. Оскар почёсывает бёдра. Я тоже хочу это сделать – почесать бёдра. Не свои, его. – У тебя всё в порядке?

Я киваю. Машинально.

– Я понимаю это по-индийски. Хорошо?

– Что?

Оскар закапывается ногой в снег.

– В Индии люди кивают в знак отрицания.

– Тогда в нас обоих есть нечто индийское.

– В нас обоих?

– Мой кивок и твои глаза. – Когда Оскар продолжает смотреть с недоумением, я добавляю: – Цвет. Они цвета Индийского океана.

На его щеках появляются ямочки. Они такие красивые, что руки к ним так и тянутся. И я не отказываю себе. Протягиваю ладонь и глажу его по щеке, заставляя замереть.

– Мне очень жаль, – шепчу я. – Прости, мне бесконечно жаль.

– Из-за чего?

– Из-за моего состояния. На озере Силвер. Я… боже, мне безумно стыдно.

Я чувствую кожей его дыхание, когда Оскар касается моего запястья.

– Гвендолин, никогда не извиняйся за то, на что не в силах повлиять.

Я опускаю взгляд.

– Из-за меня ты больше не хочешь участвовать в соревнованиях.

– Что?

– Потому что я вела себя так… потому что я… я слишком сложная. – Тыльной стороной ладони я вытираю холодный нос. – И хуже всего, что я понимаю. Хотя это не делает ситуацию менее болезненной.

– Секунду… – Он хмурится. Откуда-то доносится шелест. Видимо, белка перепрыгивает с одной ели на другую. – То, что я не смог принять участие, не имеет к тебе никакого отношения, Гвен. Вообще никакого.

– Но… сегодня у Патрисии. Ты не подошёл ко мне.

– Потому что я вёл себя глупо по отношению к тебе. Случилось кое-что, и это выбило меня из колеи. Мягко говоря. Я пребывал в полнейшей прострации. Даже с тобой не связывался. И когда увидел тебя сегодня, испытал худшие угрызения совести в жизни. – Он медлит, прикусив нижнюю губу. – Честно признаться, я подумал, что это ты больше не хочешь иметь со мной ничего общего.

В первый момент я хочу покачать головой, пока не напоминаю себе, что такого не может быть. Нужно отпустить его, ведь я до усрачки боюсь, что Брайони сдержит слово. Возможно, мне следовало бы просто поговорить об этом с Оскаром, но я знаю, что он не отнёсся бы к предупреждению серьёзно. Он не видит в Брайони никакой опасности. Но я-то по глазам видела, что она действительно способна сдержать слово. И что в итоге? Из-за своего эгоизма подвергать Оскара опасности?

Мой подбородок дрожит, а на глаза наворачиваются слёзы. Я смотрю на небо, сжимаю губы и ничего не отвечаю. Оскар прерывисто выдыхает и трёт лицо.

– Всё в порядке, Гвен. Я понимаю, что ты злишься на меня. И что тебе нужна дистанция. Я принимаю это.

Боже, мне хочется кричать от того, насколько несправедлива жизнь.

– Но у меня есть к тебе вопрос. Пообещай, что скажешь правду.

– Обещаю, – шепчу я.

– Ты принимаешь какие-нибудь наркотики?

Я застываю на месте. Он намерен поговорить о… о моём состоянии. Я делаю глубокий вдох.

– Нет. – И, чуть посомневавшись, добавляю: – Ну, я пью алкоголь. Иногда. Но думаю, ты не это имел в виду.

Он качает головой и почёсывает нос. Его профиль на фоне горы Баттермилк заслуживает того, чтобы его поместили на открытку.

– Я провёл небольшое исследование. Насчёт твоего поведения. Кое-что выяснил и спросил мнение Нокса. Без упоминания твоего имени, конечно. Джорджия сказала, что он изучает психологию и один из лучших на курсе. – С отчаянным выражением он трёт лицо. – Я просто хотел выяснить, что ему известно об этом.

– О чём?

Такое впечатление, что его взгляд проникает в меня, глубже и глубже и поражает самое чувствительное.

– Об аффективном расстройстве.

Я моргаю. Ещё раз. И ещё.

– Что?

Оскар тяжело вздыхает и поворачивается ко мне на холодном камне.

– Гвен, мы думаем… и это предположение,