Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв

class="p1">Кинана поднялась, слегка пошатываясь, подпирая щит плечом, опустив меч остриём вниз. Ангвеземест приближался, спокойно, уверенно, неотвратимо. «Не считай бой выигранным до того, как это случилось. Под шкурой быка вполне может поместиться лев».

Гисер атаковал, чётко, выверенно, без лишних движений. Удары вверх-вниз, обманный финт и прямой выпад милосердно прекращает мучения жертвы. Бритвенно-острый клинок устремился к Кинане, но отлетел вверх, подбитый ударом щита, а меч казавшейся обречённой девушки со свистом взлетел, начиная последний натиск. «Хочешь что-то сделать – выбери самый простой способ из возможных и никогда ничего не делай, твёрдо не зная зачем».

Круговой удар, «хвост змеи», ещё удар. «Последняя возможность, – толкнулось в голове. – Если не получится, это конец». Мысли прочь! Атака вправо-вниз, ответный удар гисера – щит не выдержал– пускай! Больше не нужен. Отбросить обломки. «Танец бабочек», «песок в часах», обратный финт выводит противника в нужную позицию...

Кинана с ужасом поняла, что ошиблась. С таким мастером это не сработает, решающий удар пройдёт мимо, а дальше... Не будет никакого «дальше». Терции времени, секунды панического ужаса, показавшиеся годами, но снова знакомый голос: «Самый близкий путь к цели – всегда прямой». Решение вспышкой мелькнуло в голове. «Язык лягушки», открывшись, забыв про защиту, вложив всю себя в один, последний удар. Радостно сверкнув на солнце, меч Кинаны снизу-вверх устремился к незащищённой шее врага, и тут же голову пронзила дикая, выламывающая боль, а следом за болью наступила тьма.

***

Вокруг клубится мгла. Зеленовато-коричневая, непроглядная, не имеющая ни начала, ни конца, существующая всегда и никогда. Боли нет. Вообще ничего нет. Остались лишь мысли, формирующие чувства и ощущения. Тьма и свет – лишь воспоминание о тьме и свете, краски и формы – лишь мысль о том, какими они должны быть. Она просто сгусток мыслей и воспоминаний, плывущих в зеленоватом тумане. Плывущих? Или являющихся его частью?

– Кинана... – густой и глубокий женский голос. Смуглая кожа, грубые черты, слегка приплюснутый нос, в густых и растрёпанных каштановых волосах запутались несколько листьев и веточек... Серые глаза без зрачков, клубящиеся, как грозовая туча и бездонные, как океан, пронизывают душу насквозь.

– Госпожа... – бормочет та, кого когда-то называли царицей Герии. – Это ты...

– Кинана... Ты требовала ответов, ты звала. Говори. О чём ты хотела спросить?

– Я... Я не знаю, – она и правда не знает. О чём? Все ответы уже даны, даже если вопросы не были заданы.

Густой, раскатистый смех. В нём гул подземного удара, сокрушающего города и дробящего скалы, в нём грохот несущегося в долину селя, сносящего всё на пути.

– Хочешь спросить, но не знаешь, о чём, – в сотрясающем твердь голосе слышится грозное веселье. – Бывает и такое. Бывает, что найти вопрос важнее, чем ответ. И всё же вопрос должен быть задан.

– Я умерла?

– Ты должна ответить сама. Каждый решает это для себя. Есть те, кто мертвы, не умирая и есть те, кто живёт умерев. Что решила ты?

Кинана молчит, глядя в клубящуюся зеленоватую тьму. Бессмертная терпеливо ожидает.

– Зачем? – вопрос рождается в голове неожиданной вспышкой и вырывается наружу против воли, точно младенец, сам назначая себе срок появления на свет.

– Что зачем?

– Зачем всё...?

У Кинаны нет ни рук, ни тела, но она тянется к своему плечу и ощущает его: Расколотый Камень, символ Даяры, знак посвящения – особенный, не наложенный человеческой рукой, отмеченый великой жертвой. При воспоминании об этом всё естество Кинаны пронзает боль. Не воспоминание о боли, но боль – настоящая, живая, человеческая. Бессмертная улыбается.

– Это правильный вопрос.

– Какой же ответ?

– Это и был ответ. Другие ты найдёшь сама.

– Иду ли я верной дорогой?

– И на этот вопрос никто не ответит за тебя, – показалось, или бессмертная вздохнула? – Не ищи чужих ответов, находи свои. А теперь, возвращайся, ты нужна им.

– Но...

– Все ответы в тебе. Вернись, Кинана, ты нужна им. Вернись...

Кинана закрывает несуществующие глаза и усилие несуществующей воли подхватывает её несуществующее сознание. Клубится зеленоватая мгла.

***

– Вернись Кинана, прошу, вернись! Ты нужна нам, слышишь? Вернись!

Голос доносится гулко, точно из колодца, из неведомой дали. Вернувшаяся боль пронзает голову раскалённым остриём, кровь заливает глаза и в багровом мареве проступают лица – взволнованные, отчаявшиеся, искажённые горем.

– Она жива! – радостный возглас, не понять чей. Кинана поворачивает голову вбок. Фигуры в безликих шлемах, горящих на солнце точно факелы, окружили что-то тёмное, судорожно дёргающееся. Взгляд сосредотачивается, и Кинана видит человеческое тело, хватающееся за рассечённое горло, яростно скребущее ногами землю. Судорога, ещё одна, и тело расслабляется, руки бессильно соскальзывают с залитой кровью груди.

– Она жива, и она победила! Вы дали клятву! – это Белен. Напротив – фигура в сияющем золотом шлеме. Белен напряжён, рука на эфесе, если они не сдержат слово, если они посчитают бой не состоявшимся... – Вы дали клятву! – Фигура в шлеме медленно кивает и отворачивается, Белен, со вздохом облегчения, убирает руку от меча.

Подняв тело того, кто ещё недавно был их вождём, гисеры направились к своему лагерю, и лишь тогда Кинана позволила себе потерять сознание.

Глава XXIII

Выкаченные из орбит глаза, вываленный язык, мокрый подол хитона – поганая смерть. Удавка погрузилась в шею здоровяка-пентикоста целиком, оставив на коже тёмную полосу. Убитый сидел, привалившись к поддерживающему крышу палатки колу: кто-то накинул удавку и затянул узел вокруг деревянного столба. Точно так же, как намеревался сделать тасимелехов палач.

– Как это произошло? – чеканя слова, спросил Энекл. Подчинённые боялись взглянуть на тёмное от гнева лицо командира.

– Мы не знаем, лохаг, – на Неалее не было лица. При полном несходстве характеров они с Амфотером были дружны. – Так его нашли. Никого рядом не было.

– Почему он был один? Я приказал.

– Так он же в палатку ушёл. Что с ним там будет... – Неалей странно сглотнул, глядя на страшно вытаращенные глаза товарища.

– Энекл, подожди, что ты задумал?