Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

для нашего законодательства, для нашего суда является исключительно официальное лицо, состоящее на службе Речи Посполитой, в широком значении официальной службы, как ее понимает наше законодательство. Им является государственный служащий и служащий органов самоуправления, как на самом высоком, так и на самом низком месте, но всегда только служащий нашей власти.

Посланник Войков не состоял на службе Речи Посполитой, не был представителем польской власти – и покушение на его жизнь является для нас только простым убийством.

Господин прокурор ссылался на аккредитование посланника, на официальное признание деятельности Войкова правительством Речи Посполитой. Аккредитование сводится к признанию посланника как представителя чужого государства и, следовательно, как иностранного официального лица, представляющего свое государство, на основе международного права, в отношениях с государством, его принимающим, и стоящего вне государства, в котором он свою миссию выполняет.

С не меньшей правотой можно было бы сказать, что нормальные дипломатические отношения между двумя государствами являются взаимным признанием государственного строя и государственной деятельности, а потому логически вызывают обязательства взаимной их защиты в полном объеме. Составители кодекса 1903 года, несомненно, принимали факт аккредитования посла во внимание. Несомненно помнили об аккредитовании и функциях посла и западные законодатели, создавшие особые постановления о защите чести иностранных дипломатических представителей и обходившие молчанием вопрос о защите их жизни. Я не могу предположить, что по какой-то странной случайности все до сих пор об этом забывали.

Впрочем, в международных отношениях следует помнить о принципе взаимности. Поэтому обратимся к законодательству советской республики. Советский уголовный кодекс 1922 года, повторяя в ст. 142 почти дословно ст. 455 действующего у нас кодекса о квалифицированном убийстве, пропускает, однако, в ней постановление об убийстве официального лица. О лишении официального лица жизни советский кодекс говорит в ст. 64, в разделе «О контрреволюционных преступлениях»: «организация в контрреволюционных целях террористических актов, направленных против представителей рабоче-крестьянских организаций, подлежит…» Тут всякие толкования излишни. Никто не скажет, что постановление это ограждает аккредитованного в Москве посланника буржуазного государства. Впрочем, советское законодательство последовательно подчеркивает, что оно ограждает исключительно строй и власть современной России, что оно служит исключительно своему государству. Об отношении советского законодательства к другим государствам пишет официальный комментатор кодекса 1922 года, Эстрин, в официальном органе, рассматривая вопрос об ответственности граждан РСФСР за преступления, совершенные вне ее пределов: «Советская республика отнюдь не намерена ограждать правопорядка какого-либо из буржуазных государств. Не каждый поступок, хотя бы заключающий в себе фактическую сторону, предусмотренную кодексом, подлежит наказанию… Наш суд обязан разрешить вопрос, не вызван ли данный поступок условиями буржуазного строя, действие которых отпадает или, по крайней мере, нейтрализуется в РСФСР, благодаря чему преступник не составляет угрозы для правопорядка рабоче-крестьянской России». Кто же от нас может в этих условиях требовать, чтобы мы ограждали в наших судах особой защитой авторитет и интересы советской власти? Для нас, для нашего законодательства, убийство советского посланника Войкова является простым убийством и высокое звание Войкова не должно оказать влияния на размер наказания, которое будет определено польским судом Коверде.

Сам законодатель, вводя чрезвычайное судопроизводство, решаясь на столь большое, опасное для действия судебных установлений отклонение от нормальных принципов, несомненно не предполагал, что созданный им закон послужит когда-либо предлогом для повышения степени наказания за убийство посла иностранного государства.

Вспомним текст ст. 2 закона: «Чрезвычайные суды будут установлены… в том случае, если преступления, перечисленные в ст. 1, будут учащаться и превращаться в угрозу для общественного порядка и безопасности».

«Будут учащаться» – то есть превратятся в обычное, повседневное явление. А когда же существовало у нас опасение, что будут учащаться и повторяться покушения на послов хотя бы и враждебных по отношению к нам государств? Существует ли такое опасение в настоящий момент? В то время когда составлялось постановление, заключающее в себе упоминание о покушениях на жизнь официальных лиц, никто, наверное, не думал об ограждении безопасности иностранных чиновников и никому не приходило в голову, что постановление может быть так истолковано, как это сделало в данном деле обвинение. Все говорит против такого толкования. Я верю поэтому, что вы примете во внимание, господа судьи, нашу просьбу о передаче дела на рассмотрение в порядке обычного судопроизводства и потому других вопросов рассматривать не будете. Однако, исполняя долг защиты, я вынужден остановиться в кратких словах еще на одном.

В настоящий момент у вас уже более нет сомнений в том, кого вы судите и какие мотивы руководили Ковердой при совершении покушения на жизнь советского посланника. Вы знаете, что на скамье подсудимых оказался мальчик с чистой и честной душой, несмотря на совершенное им убийство. Мальчик этот горячо полюбил Россию и возненавидел тех, кто захватил в ней власть, за причиненное ей горе и несчастья. Он стремился к борьбе на русской территории за лучшее будущее России. Перед ним закрыли двери родины, хотя никто не знал о его намерениях. После этого он не смог овладеть с помощью своей молодой воли своими чувствами и на польской земле совершил покушение на Войкова, который в этот момент был для него исключительно символом ненавистного большевизма. Он совершил покушение на человеческую жизнь. Но не забудем о том, что там, откуда он напряженным слухом ловил каждое эхо, доносились до него только выстрелы и стоны, что он постоянно слышал и читал о неисчислимых кровавых казнях! Что же удивительного в том, что он недооценивал человеческую жизнь?

Нам знакома психология кроваво-политической борьбы. Мы знаем, что массовые казни не устрашают и не мешают дальнейшей борьбе, что они скорее возбуждают и пробуждают стремление к мести, так же как на войне возбуждает бойцов весть о расстреле взятого в плен неприятелем товарища.

Можно ли отвергать, что Ковердой руководило чувство, нераздельно владевшее его мыслями и душой в тот момент, когда он решил убить Войкова и привел свое решение в исполнение? Переводя же этот неопровержимый факт, для каждого из нас после нескольких часов процесса несомненный, на юридический язык, мне принадлежит право констатировать, что Коверда задумал и выполнил свое преступление «под влиянием сильного душевного волнения», говоря словами кодекса. Нет законодательства, которое бы не приказывало принимать во внимание этого состояния души виновника преступления. Суд должен считаться с силой человеческого чувства. Если бы Коверда не был предан чрезвычайному суду, ему угрожало бы наказание, высшая степень которого едва доходит до самой низкой степени наказания за обыкновенное убийство.

Проявление ненависти было вызвано любовью и страданием. Для Коверды это была только месть за преступления, совершенные большевиками над его Родиной. Помня обо всем этом, вы бы не могли, господа