Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

на родную землю! И это запрещение проводится в жизнь по отношению ко всем эмигрантам: как по отношению к тем, кто хотел бы вернуться на родину для начала новой борьбы, так и по отношению к тем, которые жаждут начать на родной земле новый труд, как, наконец, и по отношению к тем, которые ни о чем не думают и ничего не проектируют, а только не могут больше жить вдали от родного края, которые желают вернуться на родную землю только для того, чтобы припасть к ней лицом и оросить ее сердечными слезами.

Не права поэтому та часть польского и европейского общественного мнения, которая осуждает поступок Бориса Коверды за то, что он совершил его на чужой земле, вопреки правилам гостеприимства. Ибо Коверда рассуждал так же, как рассуждал здесь господин прокурор. Он хотел поставить на карту свою молодую жизнь и свести счеты в самом советском притоне. Но ему было отказано в паспорте. Ему преградил путь страх комиссаров за собственную безопасность, страх, всегда характеризовавший палачей, не заботящихся лишь о чужой жизни и равнодушных к стонам и крикам отчаяния. Вот почему то, что должно было произойти, произошло не на русской, а на польской гостеприимной земле. А истинным виновником этого является не Борис Коверда, а советский строй, который, с одной стороны, поддерживает ненависть и отчаяние в душах эмигрантов, искусственными мерами принуждает их к жизни на чужбине, а с другой стороны, посылает за границу своих представителей, выставляя, таким образом, людей, являющихся живым символом кровавой большевистской теории и олицетворением источника несчастий всей эмиграции. Нужно же сказать себе, что вся Европа усеяна миллионами людей, могущих предъявить большевизму ужасные счеты, счеты не на жизнь, а на смерть: одной частью этих людей является миллион эмигрантов, коренных русских, которым больше нечего терять, так как их лишили всех моральных и материальных ценностей, за ними следуют иностранцы, жившие и работавшие в России, которых также лишили всего: те поляки, французы, немцы, англичане, которые шли в Россию полные сил и культуры, знания, капитала и которых современная Россия изгнала из своих пределов, оставив им лишь нищенский посох. Есть, наконец, третья категория людей, ненавидящих большевизм и советскую власть за то, что они делают здесь, на собственной нашей земле, поджигая наш дом. Они хотят взорвать этот дом, уничтожить быт, нашу культуру, нашу государственность, нашу цивилизацию. Что может быть более бесспорного, чем права самозащиты, кто может требовать от европейца, чтобы он спокойно ждал обвала своего дома, кто может удивляться тому, что в Европе растет число активных людей, полных молодой энергии, готовых заставить большевиков отозвать из Европы свои разрушительные представительства? Европа усеяна миллионами людей, видящих собственное спасение и спасение мира в уничтожении большевизма. И вот, в этих условиях, по столицам Европы проходят многочисленные советские дипломаты, для которых их правительство требует таких условий безопасности, чтобы волос не упал с их головы. Оно требует безусловной гарантии, что жизнь их безусловно будет защищена. Оно требует этого во имя европейской культуры, во имя святой заповеди: не убий! Ах, я хотел бы спросить лидеров большевизма: что бы было, если бы Европа на один момент последовала бы их призывам и захотела написать на своих знаменах слова ненависти и мести? О, как коротка была бы тогда жизнь тех многочисленных советских дипломатов, на руках которых до сих пор не высохла кровь их невинных жертв!

Но нет! Европа доказала, что может быть верной своему слову, ибо, как верный пес, стережет она безопасность и спокойствие коммунистических эмиссаров, а население ее доказало, что может сдерживать свои страсти, овладевать своим все более возрастающим справедливым гневом только потому, что в крови и костях европейца живет вечная заповедь: не убий!

Может ли быть более яркое доказательство этому, чем то, что за все время большевистского кошмара, повисшего над Европой, произошли только два акта борьбы: один в 1923 году – убийство Воровского, другой через четыре года – убийство Войкова. Коммунисты! Будьте хоть раз справедливы, скажите: являются ли эти две смерти действительно такими ужасными по сравнению с 1 700 000 жертвами вашей Чека, не говоря уже о миллионах человеческих существований, поглощенных гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями? Будьте хоть раз искренни, скажите: являются ли эти две жизни убитых действительно столь многим по сравнению с десятками миллионов?

Нет, вся культурная Европа и особенно Польша и вся русская эмиграция оказались непоправимо верными христианской культуре, непоправимо послушными заповеди: не убий! И, господа судьи, когда мне говорят, что торжественные похороны праха Войкова были организованы нашим правительством только ради международной вежливости и дипломатического протокола, я этому не верю. Каждый, кто знает польскую душу, поймет и почувствует, что в мрачном биении барабанов и жалобном звуке труб, сопровождавших убитого, звучал плач цивилизованного человека над несчастьем, поразившим покойного, над горем его вдовы и детей. Неисправимый цивилизованный человек низко склонил голову перед величием смерти…

Борис Коверда был, как мы здесь слышали, образцовым и верующим христианином. Он чувствовал себя поэтому наследником духовной работы поколений и считал себя призванным к активной защите этого наследства. Откуда в евангельски простой душе этого мальчика взялось столько решимости, столько смелости, скажем даже – столько жестокости, чтобы приговорить живого человека к смерти и собственной рукой исполнить этот приговор? Вот глубокая загадка, которую может объяснить только человек, близко знающий, на основании собственного опыта и переживаний, весь ужас большевистского погрома, человек, который сам пережил и перечувствовал, какой удар нанесли человеческой душе эти страшные переживания, переходящие всякую меру человеческой выносливости. Инстинкт убийства, родившийся в чистой душе Коверды, является не чем иным, как брызгой пены с гребня волны, гонимой северным ветром по безбрежному морю крови, пролитой большевиками.

Кто может отрицать, какое большое значение – как для определения степени вины Бориса Коверды, так и для оценки его поступка с точки зрения большой политики – имеет вопрос: имел ли Коверда сообщников, другими словами, не является ли его поступок выполнением решения или приговора, направленного на организацию террора? Нам сейчас придется решать этот вопрос. Известно, что среди русской эмиграции существует ряд групп и союзов всевозможного направления, от монархистов до социалистов-революционеров включительно. И вот, при многолетнем существовании этих различных организаций, как уже было сказано, раздалось только два выстрела, направленных в советских дипломатов: выстрел Конради и выстрел Коверды. Притом Конради был швейцарцем, и только Коверда – русский. Со времени одного покушения до времени другого прошли годы. Можно ли говорить о том, что таким образом проявляется террористическая