Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

713 Уст. У г. Судопр. и освободили переводчика от присяги на основании той же статьи.

Чрезвычайный Суд постановил: допросить свидетель Аркадия Розенгольца без присяги на основании ст. 713 Уст. Уг. Судопр. и на основании той же статьи освободить от присяги эксперта-переводчика.

Свидетель Аркадий Розенгольц показал через переводчика на русском языке следующее: «Из Берлина я уведомил по телеграфу посланника Войкова о том, что буду в Варшаве. Посланник Войков встретил меня на вокзале вместе с сотрудником полпредства Григоровичем. Узнав от меня, что я ни в чем не нуждаюсь и никаких поручений Григоровичу давать не собираюсь, посланник Войков Григоровича отослал. С посланником Войковым мы сперва зашли в вокзальный буфет, затем посланник Войков показал мне свой автомобиль, после чего мы вернулись на вокзал. Мы шли по перрону и разговаривали. Посланник Войков сказал мне: «Чтобы узнать страну, надо прожить в ней несколько лет…» В этот момент мы услышали где-то совсем близко несколько выстрелов. Не знаю, стрелял ли убийца спереди или сзади. Когда раздались выстрелы, все разбежались. Я отошел в сторону, обернулся и увидел посланника Войкова, который бежал в направлении, противоположном тому, по которому мы шли. Я не полагал, что в Варшаве возможно такое преступление и что это стреляют в посланника Войкова. Вслед за Войковым бежал какой-то человек с револьвером и стрелял. Сделав несколько шагов, Войков остановился, выхватил револьвер и выстрелил два раза в нападавшего, потом заколебался и упал на руки подбежавшего полицейского. Убийца, отбегая, проделывал какие-то манипуляции с револьвером. У меня создалось впечатление, что он хочет его вторично зарядить. Он сдался подбежавшим полицейским, подняв револьвер вверх. Посланника Войкова мы перенесли в одно из помещений вокзала, затем перевезли его в карете скорой помощи в госпиталь, где он скончался в моем присутствии. Я обменялся с Войковым несколькими словами, после того как он был ранен на вокзале. Войков жаловался, что ему тяжело лежать на спине, присел, но ему сделалось еще хуже. Затем он попросил вызвать двух профессоров, которых назвал. Ни о причине убийства, ни о личности убийцы мы с Войковым не говорили. На вокзале я слышал сказанное убийцей одному из полицейских слово «Русь».

По окончании этого допроса председатель обратился к сторонам с вопросом, не желают ли они какого-либо дополнения следствия. Стороны никаких пожеланий по этому вопросу не высказали.

Защитник Андреев от имени защиты обратился к суду с просьбой о перенесении прений сторон на следующий день. Остальные защитники присоединились к этой просьбе.

Председатель разъяснил, что судебное следствие закончено и что просьба защиты не может быть удовлетворена, так как состав суда принимает участие в рассмотрении одного дела в пятницу и должен к этому подготовиться.

По окончании прений сторон, текст которых приводится нами ниже, суд предоставил Коверде право последнего слова, от которого Коверда отказался, а затем в 11 ч 45 мин удалился на совещание, продолжавшееся до 12 ч 35 мин. По окончании этого совещания председатель суда огласил приговор, текст которого нами также приводится, присовокупив, что приговор этот является окончательным и обжалованию не подлежит.

Прения сторон. Речь прокурора Казимира Рудницкого

Господа судьи! Трагизм рассматриваемого сегодня дела усиливается несомненно в значительной степени вследствие того обстоятельства, что посланник великой державы, русский по национальности, убит на чужой для него территории 19-летним гимназистом, также русским по национальности. Ибо Коверда безусловно является русским. Он является русским не только по происхождению, не только по языку, не только по вероисповеданию, которое, как мы слышали, является для него чем-то большим, чем простая отметка в паспорте, но прежде всего по одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на неверные пути, но тем не менее глубокой любви к своей родной стране.

Польский гражданин, воспитанный на польской территории, считающей Польшу, по собственному заявлению, своей второй родиной, он, хотя и жалеет о вреде, нанесенном Польше своим поступком, не сомневается, однако, в том, что вред этот оправдывается полезным, в его глазах, его первой родине поступком. Мать его говорит о возвращении в Польшу как о возвращении на родину; для нее Вильна, где она прожила долгие годы, где она родилась, где создалась ее нынешняя семья, это родина, к которой она стремится и на которой желает жить. Для ее сына родиной является Россия, а сам он в собственных глазах – эмигрант с этой родины, изгнанник, тоскующий по ней, думающий о ее величии и могуществе, беспокоящийся о ее судьбе.

И на какие бы ошибочные пути ни привела бы его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, что любовь эта в нем живет, управляет его неопытным разумом, направляет его ошибочные, преступные шаги.

Но, господа судьи, мы не можем считать убийство посланника Войкова спором между нынешней и будущей Россией или между Россией сегодняшнего и Россией вчерашнего дня и тем более не можем стать на ту точку зрения, что приговор наш должен разрешить великий процесс между двумя частями одного народа. Мы ни на минуту не можем останавливаться над вопросом, кто прав: нынешние ли правители России или та эмиграция, которая, усталая и возмущенная, как каждый лишенный родины человек, желает ввести в России какой-то новый порядок. Мы не можем разрешать этого спора и касаться его не только потому, что никто из современников не в состоянии решить, на чьей стороне правда в великих исторических переворотах, но еще и потому, что это спор русских с русскими, спор в чужом государстве, борьба сил в чужом общественном организме.

Мы не можем также поднимать вопроса о том, был ли или не был террористический поступок Коверды вызван и оправдан террором в России. Мы не можем ставить этого вопроса так, как поставил его русский писатель, книжка которого была для Коверды постоянным и направляющим чтением. Мы не можем спрашивать, кто «первый» начал применять террор. Террор не исчерпывает содержания революций, он является лишь слишком часто применяемым методом борьбы, и я думаю, что история, указывая на достижения или отдавая должную дань революционным переворотам, никогда не найдет слов оправдания для террора. Конечно, террор не перечеркивает достижений Великой французской революции, но все то, чего эта революция добилась для человека и гражданина, не освящает и не оправдывает гибели тысяч человеческих существований.

Террористический акт всегда является преступлением, человеческий суд должен его преследовать и карать виновных. И, оставляя в стороне те факторы, о которых я упоминал и которые могли бы нарушить спокойствие, необходимое для вынесения приговора, мы должны заняться сегодняшним делом, как делом об убийстве посланника