Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

поступок, неожиданный для поляков и для тех, кого он коснулся?

Очевидно, что годы, прожитые Ковердой в России, не были причиной этого. Гражданская война в России оставила в нем туманные воспоминания, не непосредственные впечатления от тех ужасов, с которыми связана всякая гражданская война. Такие воспоминания могли бы запасть в его душу очень глубоко, если бы он переживал их непосредственно, если бы он собственными глазами видел пролитие братской крови. Но, как мы знаем, самые страшные вещи доходили до него, 13 – 14-летнего мальчика, лишь в форме рассказов. Его собственные переживания, особенно в той наивной форме, в которой он о них сегодня нам говорил, совершенно лишены признака глубокой трагедии. Эти детские неприятности, как снятие ученической шапки, как угроза избиения в случае неверных указаний, даже как закрытие школы, которую он посещал, могли, несомненно, глубоко запасть в душу ребенка и жить в ней как неприятные, раздражающие воспоминания, но они не могут быть тем материалом, который сам по себе в состоянии вызвать катастрофический взрыв. Мне кажется, что другой фактор воспитывал душу Коверды и заботливо развивал в ней элементы ненависти и мести. Этим элементом была та литература, вернее, журналистика, которой Коверда питался в течение нескольких последних лет. Он рано начал жить в мире газетных, всегда подбираемых к направлению газеты, сведений. Мы ведь знаем, что в последнее время он, кроме чисто технической работы, выполнял для газеты, в которой работал, особые выдержки, касающиеся тех мрачных событий, которые, по мнению большой части прессы, а особенно эмигрантской, составляют содержание жизни современной России.

Я сказал сегодня: чтобы судить свою страну, надо жить в ней, в ней работать, в ней страдать. Нельзя, однако, судить ее, живя в атмосфере печатного слова, газетных заметок и эмигрантского раздражения, ибо суд этот никогда не будет глубоким и верным. Та искусственная атмосфера, в которой билось сердце Коверды, не могла не образовывать его мысли и воли. Живя в состоянии постоянного возбуждения, Коверда однажды вернулся к воспоминаниям детства, о которых говорила нам его мать, захотел стать, как герой его мечты, Сусанин, спасителем гибнущей России и начать борьбу с теми, кого он безапелляционно считал ее врагами и угнетателями. Реально мысль эту он ясно себе не представлял. Либо выезд в Россию и там – какая-то организация, какое-то объединение единомышленников, а может быть, только какие-нибудь террористические акты, либо, в случае невозможности выезда, какое-то убийство, необходимое для пробуждения пассивной, по мнению Коверды, эмиграции. Хаос мысли, насыщенный тяжким запахом крови. Если мы прибавим, что его экзальтированная и фанатическая природа, не могущая найти никакой благородной формы для осуществления своих мечтаний о служении Родине и видящая это служение прежде всего в совершении преступления, столкнулась с книгой, написанной, может быть, с болью в сердце, но полной, с одной стороны, ненависти к людям современной России и, с другой, индульгенции для каждой мысли и каждого действия, направленного против этих людей, то мы должны безусловно признать, что не русская действительность, а ее отражение в зеркале журналистики было тем фактором, который вызвал смерть посланника Войкова.

В психике Коверды, в его впечатлительности мы должны искать ответа на вопрос, превосходил ли кровавый поступок его душевные силы, мог ли он родиться на их почве или должен был кто-то Коверду настраивать. Я утверждаю, что в не успокоившейся до сегодняшнего дня атмосфере русских взаимообвинений и борьбы экзальтированная и неуравновешенная душа Коверды самостоятельно выковала проект убийства.

Я могу не останавливаться пространно на юридическом определении поступка. Факт, что убийство посланника Войкова произошло на основе продолжительных размышлений о необходимости применения террора по отношению к отдельным лицам, находящимся у власти в советской России, что конкретный план существовал в мыслях Коверды в течение нескольких дней, что он систематически искал встречи со своей жертвой, что, наконец, после самого факта убийства он не выражал никаких признаков того возбуждения, о котором говорит ст. 458 У г. Код., позволяет мне с полной решительностью и без колебания установить, что иной квалификации, чем та, которую предусматривает ст. 453 Уг. Код., в данном случае быть не может. Безусловно следует исключить квалификацию ст. 467 второй части Уг. Код.

Цель Коверды была так несомненна, его стремление лишить посланника Войкова жизни установлено с такой безусловностью, что нельзя допустить возможности квалификации поступка Коверды как тяжкого ранения со смертельным исходом.

Вопреки сообщениям, распространяемым некоторыми иностранными газетами о том, что посланник Войков скончался вследствие запоздалой и недостаточной медицинской помощи, следует констатировать, что «скорая помощь», вызванная немедленно после покушения, прибыла через десять минут после выстрела. Посланник Войков, немедленно перевезенный в госпиталь Младенца Иисуса, был перенесен в операционную залу, где тут же перед началом операции скончался в 10 ч 40 мин, т. е. через неполные 50 минут после ранения.

Если же мы затронем вопрос о подсудности дела чрезвычайному суду, то очевидно, что сомнения, кроме разрешенного вопроса о квалификации преступления, может вызывать только то обстоятельство, что посланник Войков не был государственным служащим Речи Посполитой Польской, а представителем иностранной державы. Прежде всего мы должны констатировать, что в тексте распоряжения совета министров от 28 декабря 1926 года предусмотрено предание чрезвычайному суду за убийство «официального лица». И вот, может возникнуть вопрос, пользуются ли особой защитой лишь официальные лица Польского государства или всякого другого государства, поскольку они сделались предметом покушения по поводу или во время исполнения своих служебных обязанностей. Из объяснений Коверды ясно, что он убил посланника Войкова именно как представителя советской власти. Должность и обязанности посланника иностранной державы не могут быть приняты и выполняемы без соизволения той власти, которая правит государством, в которое назначен посланник. В Польше, согласно конституции, посланник не может выполнять своих обязанностей без принятия его верительных грамот президентом Речи Посполитой. Таким образом, выполнение его обязанностей зависит не только от назначения со стороны его государственной власти, но также безусловным условием этого выполнения является согласие власти государства, в которое он назначен. Так, в лице посланника объединяются до некоторой степени элементы государственного служащего иностранного государства и государственного служащего страны, на территории которой он действует. Характер деятельности посланника, состоящий в разрешении ряда вопросов, касающихся интересов обоих государств, еще более подчеркивает правильность такой точки зрения. Практика судов, дававших разъяснения о применении кодекса, ныне имеющего законную силу на польской территории, шла в том же направлении. Верховный трибунал в Вене разъяснил по поводу избиения русского пограничника при задержании контрабандиста на австрийской территории, что виновный не подлежит тому наказанию, какому подлежал бы за избиение австрийского пограничника, только потому, что