Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

Тела, праздник Пречистой Крови, пролитой за грехи мира, праздник Величайшей Жертвы и Любви. Я не хочу, не могу верить и не поверю, чтобы польский суд, суд народа, который столько собственной крови пролил за свою и чужую свободу, захотел пролить эту жертвенную кровь ребенка и погрузить жизнь этого мальчика во мрак небытия.

Защитник Мечислав Эттингер: Господа судьи! Мы разделили защиту – и моей задачей является представить вам наш взгляд на вопрос о подсудности вам этого дела. Позволяет ли закон Речи Посполитой судить сегодня Коверду и определить размер наказания на основании немилосердно строгих правил о чрезвычайных судах? Можно ли лишать его гарантий, которые дает подсудимому обычное судопроизводство, лишать его оценки его вины на основании нормального закона? Защита глубоко убеждена в том, что предание Коверды чрезвычайному суду противоречит закону. Мы требуем, чтобы вы исправили эту ошибку обвинения, передали дело на рассмотрение в порядке обычного судопроизводства.

Обвинение полагает – господин прокурор только что в своей речи это высказал и убеждал суд в правильности своих выводов, – что покойный посланник Войков, в качестве представителя советской власти при правительстве Речи Посполитой, пользовался в нашем государстве опекой и защитой закона, которыми Речь Посполита ограждает собственных представителей. Я полагаю, что с легкостью смогу убедить вас в том, как далек этот взгляд обвинения от юридической действительности и насколько он необоснован.

В Польском государстве закон ограждает иностранца наравне с польским гражданином. За нарушение интересов иностранца грозит не меньшая ответственность, чем за покушение на права польского гражданина. Но сверху меры, которую мы признали достаточной для ограждения всех собственных граждан, наше законодательство не ограждает иностранца, хотя бы он в своей стране по государственным соображениям пользовался особой усиленной защитой закона.

Каждое государство заботится прежде всего об упорядочении собственной жизни, о своем строе, о своей власти и авторитете, о своих нуждах и интересах. Мы очень далеки от международной солидарности, доходящей до отсутствия в законодательстве различия между собственными и чужими интересами. Каждое законодательство служит собственному государству. Если оно ограждает официальных лиц или чиновников, грозя суровыми наказаниями за направленные против них преступления, то оно делает это несомненно не во имя абстрактной идеи власти и не ради чужих государств, а ради гарантии безопасности и уважения к представителям и органам своей власти. Одинаковое отношение законодателя к иностранным официальным лицам наравне с собственными было бы необъяснимым, находилось бы в несомненном и очевидном противоречии с общей тенденцией – и потому, когда закон говорит о чиновниках или официальных лицах, мы не можем предполагать, что законодатель одинаково имеет в виду как собственных, так и иностранных официальных лиц, без различия. Позиция нашего законодательства в этом вопросе, совершенно очевидно, не должна возбуждать никаких сомнений. В тех случаях, когда действующий у нас уголовный кодекс желает обеспечить иностранному официальному лицу усиленную охрану, он делает это в особом постановлении. Кроме указаний на ответственность за покушения на глав иностранных государств, мы находим в кодексе особые постановления, охраняющие честь и неприкосновенность иностранных дипломатических представителей, – в ст. 478 и 535. Ничего, кроме этого, закон о преступлениях против дипломатических и иных иностранных официальных лиц не говорит. Поскольку в кодексе существуют особые постановления об оскорблении и нарушении личной неприкосновенности дипломатических представителей, из этого вытекает, что ввиду отсутствия соответствующего постановления покушение на жизнь иностранного дипломатического представителя должно подлежать общим постановлениям об ответственности за убийство. Иначе невозможно понимать молчание закона.

Впрочем, даже тогда, когда кодекс исключительным образом ограждает иностранное официальное лицо, он не уравнивает его с официальными лицами Речи Посполитой и совершенно явно отмечает разницу. Оскорбление нашего войта, не особенно высокого сановника в нашей чиновничьей иерархии, карается по закону значительно более тяжко, чем оскорбление представителя верховной власти иностранного государства.

Дух закона совершенно ясен: кроме ст. 478 и 535, кроме оскорбления и насилия над личностью дипломатического представителя, все остальные преступления против иностранных официальных лиц рассматриваются в кодексе как преступления против обычных лиц, безотносительно к положению потерпевших. Таковы же были постановления бывшего русского законодательства. Известный русский криминалист, знаменитый Таганцев, решительным образом выводил из этого законодательства мысль о том, что убийство иностранного посла создает ответственность, равную ответственности за обыкновенное убийство. Когда позже в России создавался уголовный кодекс, недавно временно принятый нами, кодекс 1903 года, поднята была, правда, мысль о том, не следует ли выделить в законе убийство иностранного дипломатического представителя. Составители проекта единогласно отвергли эту мысль. Как сказано в докладной записке редакционной комиссии, по существу составляющей наилучшее толкование к нашему современному кодексу, они считали, что нет причин считать убийство посла убийством квалифицированным, влекущим повышенное наказание и что совершенно достаточна ответственность на основании общего постановления об убийстве, содержащегося в ст. 384 проекта, соответствующей нынешней статье 453. Так понимали кодекс самые видные представители русской юридической мысли. Но обвинение ссылается на распоряжение о введении чрезвычайных судов, вводящее чрезвычайное судопроизводство в делах об убийстве «официальных лиц»…

Иностранный дипломатический представитель, аккредитованный при правительстве Речи Посполитой, не является, правда, чиновником или официальным лицом на основании кодекса, но является таковым, по мнению обвинения, на основании распоряжения о чрезвычайных судах. Я позволю себе заявить, что такой метод толкования является для меня совершенно непонятным и произвольным. Толкование не может находиться в зависимости от данного постановления, оно должно быть единообразным для всего законодательства. Так же как понятие официального лица, несмотря на отсутствие особых указаний в законе, включает в себя исключительно действующих от имени нашей власти представителей Речи Посполитой, так же понятие официального лица в нашем законодательстве может включать лишь польских официальных лиц. Я повторяю: в толковании закона обязательна последовательность.

Если мы расширим понятие официального лица, то будем во имя элементарной логики обязаны признать, что наши законы, говоря о чиновнике, имеют в виду каждого чиновника, говоря о государстве – каждое государство, не только Речь Посполитую. Наш закон, наши суды защищали бы в таком случае также и авторитет иностранной власти, иностранного политического и общественного строя, защищали бы одновременно противоречивые и враждующие между собою принципы и доктрины. Так, например, пропаганда, направленная на свержение коммунистического строя в России, превратилась бы у нас в преступное деяние, предусмотренное ст. 129 Уг. Код., ибо коммунистическая Россия является государством, а ст. 129 говорит вообще о «существующем в государстве общественном строе». Репатриант, на основании ст. 9 Уг. Код., был бы в Польше ответственным за контрреволюционную деятельность на русской территории. Я привожу наиболее яркие, но логически вытекающие из предпосылки примеры. Я мог бы повторять их до бесконечности.

Официальным лицом