Т. С. Есенина о В. Э. Мейерхольде и З. Н. Райх (сборник) - Н. Панфилова

На этой даче в августе 1939 года и был спрятан архив. Как удалось спрятать – полностью я это «рассекретила», кажется, только в 1961-м или в 1962 году, когда театровед Подольский прислал мне копию записи Эйзенштейна «Сокровище» с просьбой её расшифровать. Кое-что он сам уже расшифровал. Догадаться, что речь идет об архиве Мейерхольда, было не так уж трудно, но Подольский какими-то судьбами определил место действия и действующих лиц. Я написала ему, а потом виделась с ним в Москве. У него была безумная идея опубликовать эту историю в журнале «Советские архивы» (который вскоре был прикрыт)*. Об архиве я обещаю написать вам по порядку и подробно в следующем письме, которое, видимо, смогу написать на ноябрьские праздники. И тогда же попробую ответить на ваши вопросы о взаимоотношениях Вс. Эм. и З.Н. в работе над спектаклями и т. д. У меня очень мало наблюдений, которые представили бы для вас интерес, но кое о чем я могу рассказать в общих чертах и вспомнить некоторые детали.

Недавно прочла я наконец книгу Туровской о Бабановой (вернее полистала – в Москве давали почитать на один день). Оказывается, Зинаиде Николаевне, как виновнице слёз и мучений бедной крошки Марии Ивановны, отведено довольно много места. При этом Туровская явно хотела быть объективной и даже похвалила З.Н. за то, что она не сбежала от мужа в трудные минуты его жизни. Но скажите – из какого источника она могла взять то, что написала о гибели З.Н.?* Вот теперь мне перестали казаться немного странными ваши слова о том, что версия об участии Лубянки представляется вам неправдоподобной.

С большим приветом!

Т.Есенина

28. X. 82

6

6 декабря 1982

Дорогой Константин Лазаревич! Давно уже получила подтверждение, что бандероль дошла. А я по-прежнему в цейтноте и никак не напишу обо всём, о чём хотела. Но вы сейчас всё равно в разъездах. Здесь напишу пока о том, о чём мне проще рассказать – об архиве, как удалось его сохранить и спрятать – сначала на даче, а через два года у Эйзенштейна. В первой операции участвовали трое – мой муж Владимир Иванович, его младшая сестра Валентина Ивановна и я, а для второй операции круг «заговорщиков» пришлось расширить. Но буду по порядку – где находился архив с самого начала, как очутился на даче и т. д.

До 1935 года Всеволод Эмильевич занимался архивом сам, причём совершенно незаметным образом и прятал свои бумаги где придётся – в разных шкафах и ящиках. Весной 1935 года у Вс. Эм. появился личный секретарь – Екатерина Александровна Александрова (это родственница поэта Шершеневича, З.Н. была знакома с ней с 1919 года). Екатерина Александровна занималась в основном архивом – раскладывала всё в хронологическом порядке и делала для каждой папки опись. Эта её работа продолжалась до весны 1938 года, то есть и в самые мрачные дни, перед закрытием театра и после, она каждый день являлась на Брюсовский, перебирала бумаги и стучала на машинке. Готовые папки укладывались на специально сделанные столяром закрытые полки, их подвесили под потолком в передней, примыкавшей к кабинету Всеволода Эмильевича. Здесь и находился архив, когда пришла беда.

В июне 1939 года наше семейство находилось – кто где. Всеволода Эмильевича я видела в последний раз на даче 11 июня в день моего рождения. Чуть ли не в эту же ночь он уехал в Ленинград*. Зинаида Николаевна не сопровождала его, помнится, потому, что не хотела оставлять Костю – у него была сессия в институте. Каждый вечер она говорила с Вс. Эм. по телефону, не делая заказа через междугороднюю, – Мейерхольду было разрешено пользоваться каким-то прямым каналом. Но за день-два перед 20 июня Вс. Эм. был уже не один – к нему приехала, чтобы немного его обслужить, сестра З.Н. Александра Николаевна, с ней был её муж В.Ф.Пшенин – у него были свободные дни.

На Брюсовском, значит, жили трое – Зинаида Николаевна, Костя и Лидия Анисимовна. А я была на даче с сыном, нянькой, дедом, бабкой, с сестрой Вс. Эм. Маргаритой Эмильевной, приехавшей погостить.

Как вы уже знаете, 20 июня на дачу днём ворвались, размахивая пистолетом, Галич и Куличенко. Они заявили, что будут делать обыск. Показали свои удостоверения, но ордера на обыск они не имели. Деда дома не было – ушёл куда-то. Я помчалась звать соседей. По дороге соображала – что же это за вторжение. И ведь даже не вспомнила про Мейерхольда. Несмотря на то, что мой муж вернулся из заключения (он в эти дни жил в Москве), я подумала, что опять совершается какое-то самоуправство по линии Кутузовского семейства. Помните, я писала, что восемь месяцев прожила с сёстрами Кутузовыми. Ежедневно я забегала тогда на Брюсовский, благо это было рядом, но никогда ни о чём не рассказывала. А житьё у нас было беспокойное, и не только потому, что в квартиру вселили лубяночника: его коллег, видимо, притягивала наша беззащитность, и они то и дело тревожили нас по разным поводам. К примеру, явились однажды вечером четверо в форме и просто-напросто забрали у нас кровать, разумеется, не описанную и конфискации не подлежащую. В общем, за эти месяцы я научилась и помалкивать, и не бояться всех этих мародёров, и чем только можно им противодействовать.

Ну вот, двое-трое соседей тут же вызвались идти со мной, это были простые люди, без чинов и званий, и они ничего не боялись, особенно хорошо и авторитетно умела скандалить «Воробьиха», владелица смежной дачи – один из постоянных объектов наблюдений Всеволода Эмильевича. Прибегаем, а обыск уже начался, перепуганные старухи сидят на диване, а пришельцы роются в письменном столе Мейерхольда. Поднялся шум – не имеете права без ордера, – лубяночникам же, как известно, предписывалось шума не допускать. Тогда Куличенко (типичный такой представитель своей зверской профессии – невысокий плотный молодой хохол с головой, обритой наголо) подошёл ко мне и нехотя достал из кармана какую-то бумажку:

– Посмотрите, кто это писал, и вы всё поймёте.

Бог мой, это была рука моей матери – чертёжик с пояснением, как проехать на дачу. «Обыскивайте. Значит, Мейерхольд арестован, а на Брюсовском идёт обыск?» В ответ они только промолчали.

Закончив обыск, Галич и Куличенко забрали с дачи охотничье ружьё-берданку (оно существовало только для отпугивания воров) и несколько малозначительных деловых бумаг из письменного стола – из них помню только написанную рукой Вс. Эм. автобиографию*. Они возвращались на Брюсовский, согласились отвезти туда и меня на своей машине. Был уже вечер, а начавшийся с утра на Брюсовском обыск все ещё продолжался, все падали от усталости, как хозяева, так и «гости», – вот из этих я никого не запомнила по фамилиям. Мать сказала мне, что судьба Мейера ещё неизвестна – «они» ничего не говорят, а ордер только на обыск. Но накануне её ежевечерний телефонный разговор был прерван, как только она услышала голос Вс. Эм., и больше уж дозвониться до ленинградской квартиры она не смогла*.

После обыска занесли в протокол то, что забирали с собой, – массивные золотые часы, золотой портсигар (какие-то официальные подарки, Вс. Эм. этими вещами не пользовался), револьвер; из бумаг с Брюсовского, кажется, ничего не взяли. Описали имущество, которое сочли принадлежащим лично Мейерхольду, то есть всё, что находилось у него в кабинете, плюс два фрачных костюма – книжные шкафы, рояль (второй рояль принадлежал театру, когда освобождали помещение на Триумфальной, он попал на Брюсовский и простоял у нас несколько лет). Описали книги – 1000 томов. Книг было гораздо больше – вероятно, побрезговали потрёпанной рабочей библиотекой Вс. Эм. – она размещалась не в шкафах, а на огромном, вделанном в стену стеллаже из простых досок. Описали архив, проставив несуразную цифру – 40 папок. Но какая им была разница, всё описанное оставалось в опечатанной части квартиры. Опечатали кабинет и примыкавшую к нему переднюю.

На следующее утро приехали из Ленинграда Александра Николаевна и Пшенин. Мейерхольда арестовали накануне рано утром, а их после обыска тут же попросили покинуть квартиру. Тётка моя сказала, что Всеволод Эмильевич был спокоен, задумчив, он попросил её сварить ему кофе, а больше ни слова не сказал.

Спустя месяц, через день или два после похорон Зинаиды Николаевны, нас выселяли с Брюсовского. Сорвали все печати, распахнули двери и велели вывезти всё имущество, включая описанное. Перевозками распоряжался наш дед, с транспортом помог Алексей Петрович Воробьёв, муж Татьяны Всеволодовны – он заведовал автобазой. Часть вещей увезли на Новинский, часть – в район Зацепы, где Косте дали крохотную комнату; всё, что было описано, – увезли на дачу. Кое-что, в основном вещи Всеволода Эмильевича, дед отослал на квартиру Татьяны Всеволодовны и туда же он почему-то отправил архив. Я была больна и ни в чём не принимала участия. Через несколько дней, спохватившись, что архив тоже описан, Алексей Петрович переправил его на дачу. Все папки перетаскали на второй этаж (скорее мансарду – под крышей) и сложили в маленькой комнате. Здесь, наверху, этим летом никто не жил, никто сюда не ходил, особенно старики – трудна была крутая лестница.