Семь лет между нами - Эшли Постон

снова встряхнула меня за плечо — прикосновение было мягким, но настойчивым. Затем раздался голос, спокойный и слегка хрипловатый:

— Эй, эй, подруга, проснись.

И тут я осознала две вещи.

Во-первых, моя тётя давно мертва.

А во-вторых, в её квартире находился незнакомый мужчина.

Охваченная диким ужасом, я резко села и, размахнувшись, ударила незнакомца. По лицу.

Он вскрикнул, схватившись за нос, а я вскочила на ноги, забралась на диван и схватила первую попавшуюся под руку вещь — тётину декоративную подушку с изображением Джеффа Голдблюма — и подняла её, как оружие.

Незнакомец вскинул руки.

— Я безоружен!

— А я нет!

И я ударила его подушкой.

А потом ещё раз. И снова. Пока он не отступил на середину кухни, всё так же держа руки поднятыми в знак капитуляции.

И только тогда, всё ещё находясь в полусонном режиме «бей или беги», я наконец как следует его разглядела.

Он был молод — лет двадцати пяти, чисто выбрит, с широко раскрытыми глазами. Моя мать назвала бы его «мальчишески симпатичным». На нём была тёмная футболка с растянутым воротом и принтом в виде мультяшного огурца с надписью «(Огуречный)Залп, бро!». Потёртые рваные джинсы, явно видавшие лучшие времена. Рыжие волосы растрёпаны, будто он даже не пытался их причесать. Глаза — настолько светло-серые, что почти казались белыми, в обрамлении бледного, но красивого лица, усеянного веснушками.

Я снова направила на него подушку, неуклюже перемахнула через спинку дивана и прикинула свои шансы. Он был немного выше меня, худощавый, но у меня были ногти и желание жизть.

Я могла его одолеть.

«Мисс Конгениальность» научила меня: главное — правильно петь. А я была подготовленной, хоть и слегка депрессивной, миллениалкой.

Парень неуверенно посмотрел на меня, руки всё ещё подняты.

— Я не хотел тебя напугать, — мягко произнёс он, в его голосе слышался южный акцент. — Ты… э-э… ты же Клементина, верно?

При звуке своего имени я приподняла подушку повыше.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, я вообще-то…

— Как ты сюда попал?

— Через… э-э… через входную дверь, но…

— Как давно ты тут? Ты что, смотрел, как я сплю? Какой же ты больн…

— Всю ночь! — громко перебил он. — То есть, нет, я не смотрел, как ты спишь всю ночь! Я был в спальне. Проснулся, вышел сюда и увидел тебя на диване.

Он замолчал, глубоко вздохнул и продолжил:

— Моя мама — подруга твоей тёти. Она сказала, что я могу пожить здесь летом. Я снимаю квартиру. И она упомянула, что у меня может быть гость.

Звучало это крайне сомнительно.

— Что?

— Аналия Коллинз, — ответил он всё с той же неуверенностью. Затем потянулся к заднему карману. — Вот, смотри…

— Только попробуй пошевелиться, — рявкнула я, и он застыл.

Затем медленно снова поднял руки.

— Окей… но у меня есть записка?

— Тогда отдай её мне.

— Но ты же… ты же запретила мне двигаться?

Я злобно уставилась на него.

Он кашлянул.

— Эм… можешь сама её взять? Левый задний карман.

— Я не буду ни к чему прикасаться.

Он бросил на меня раздражённый взгляд.

Ах да. Я же запретила ему двигаться.

— …Ладно.

Осторожно подойдя к нему, я потянулась к его заднему левому карману…

— И вот мы наблюдаем редкого джентльмена в дикой природе, — начал он комментировать на удивительно паршивом австралийском акценте. — Осторожно. К нему надо приближаться медленно, чтобы не спугнуть…

Я злобно на него посмотрела.

Он приподнял одну бровь — до невозможности раздражающе.

Я рывком выхватила содержимое его кармана и тут же отступила на расстояние вытянутой руки. Взгляд упал на ключ от квартиры тёти. Я узнала его сразу — на брелке была подвеска, купленная в аэропорту Милана много лет назад, когда мы ездили туда после моего выпуска из школы. Я думала, этот ключ давно потерян.

Рядом с ним лежала записка, сложенная в виде бумажного журавлика.

Я развернула её.

Айван,

Как здорово, что всё получилось! Передавай маме привет и не забывай проверять почтовый ящик каждый день. Если Мать и Ублюдок появятся у окна, не открывай. Они врут. Надеюсь, ты насладишься Нью-Йорком — летом здесь чудесно, хоть и жарковато. Пока!

Целую, АК

(P.S. Если увидишь пожилую женщину, бродящую по коридорам, будь так добр, проводи мисс Норрис обратно в G6.)

(P.P.S. Если моя племянница заглянет, скажи Клементине, что ты снимаешь квартиру у меня на лето. Напомни ей про летние поездки за границу.)

Я смотрела на записку дольше, чем следовало. Хотя у меня было полно открыток от тёти — ко дню рождения, ко Дню святого Валентина, к Рождеству — спрятанных в шкатулке с украшениями в спальне, видеть её новый, живой почерк всё равно было непросто.

Я думала, что больше никогда не увижу этих строчек. Это было глупо. Я знала, что это глупо. Но теперь её осталось чуть больше, чем было раньше. Летние поездки за границу…

Незнакомец вывел меня из мыслей, уверенно спросив:

— Теперь всё прояснилось?

Я сжала челюсти.

— Нет, вообще-то.

Его уверенность дрогнула.

— …Нет?

— Нет. Потому что мисс Норрис умерла три года назад. А в её квартиру въехала молодая пара, которая выбросила все её старинные музыкальные шкатулки и скрипку, потому что завещать их было некому. Моя тётя хотела их спасти, но не успела, и они сгнили под дождём на обочине.

Он нахмурился.

— «Каждое лето»? Да нет, я только на прошлой неделе с ней говорил…

— Это не смешно, — резко перебила я, крепче сжимая подушку с пайеточным лицом Джеффа Голдблюма.

Он моргнул, затем медленно кивнул.

— Ладно… Я соберу вещи и уйду, хорошо?

Я попыталась не выглядеть слишком облегчённой.

— Отлично.

Он опустил руки и молча развернулся, направляясь в спальню тёти.

Я ожидала увидеть свою кровать на чёрной металлической раме из ИКЕА, но заметила одеяло, которого не видела с тех пор, как собрала вещи полгода назад.

Я тут же отвела взгляд.

Это просто похоже на то одеяло. Это не оно. В груди защемило, но я постаралась подавить это чувство. Это было почти полгода назад, напомнила я себе, потирая грудную кость. Её больше нет.

Пока он собирал вещи, я зашагала по гостиной — я всегда так делала, когда нервничала.

Квартира казалась светлее, чем я её запомнила. Сквозь большие панорамные окна лился солнечный свет.

Я прошла мимо фотографии на стене — тётя улыбается перед театром Ричарда Роджерса в вечер премьеры The Heart Mattered. Я точно помнила, что сняла её, когда переехала сюда неделю назад. Она должна была быть в коробке, вместе с вазой, которая сейчас стояла на