Простая милость - Уильям Кент Крюгер

два поезда. Один отправляется из одного пункта — к примеру, из Нью-Йорка, а другой из другого — скажем, из Сан-Франциско. Поезда следуют навстречу друг другу с различной скоростью. Предлагается рассчитать, какое расстояние каждый из поездов проедет к моменту их встречи. Я никогда не был силен в математике и не тратил время на решение этой задачи, но много о ней размышлял. Не о том, сколько миль проделают эти поезда, а о пассажирах, которые в них едут. Кто эти люди, почему они уезжают из Нью-Йорка и Сан-Франциско, чего они ищут на другом конце железнодорожной линии? Особенно занимало меня, представляют ли они, что их ожидает, когда поезда встретятся. Ведь я думал, что они следуют по одному и тому же пути, и их встреча представлялась мне катастрофическим столкновением. Так математическая задача превращалась для меня в философское рассуждение о жизни, смерти и несчастных обстоятельствах.

В моей собственной жизни двумя поездами из этой задачи стали лето 1961 года и настоящее. Каждый год в День поминовения они сталкиваются на кладбище в Нью-Бремене.

В этом году отец терпеливо дожидается меня, сидя в тени на веранде своего кооперативного дома в Сент-Поле и глядя на мир из-под козырька безупречно белой бейсболки. Он всю жизнь был высоким и худым, а в последние годы совсем истощал и высох, его сердце беспокоит нас обоих. Когда я выруливаю на подъездную аллею, он встает со скамеечки и ковыляет к моей машине. Отец ходит, словно человек, склеенный из спичек, — опасаясь, что сочленения не выдержат. Он открывает дверцу и устраивает свое тело, неуклюжую конструкцию из костей и слабой плоти, на пассажирском сидении.

— Добрый день, сэр, — говорит он бодро и улыбается, обнажая потемневшие зубы и радуясь мне и новому дню.

Выезжая на юг из Городов-Близнецов в сторону Нью-Бремена, мы беседуем о различных предметах, по большом счету незначительных. О бейсболе: в этом году "Близнецы" отлично играют, но впереди еще почти целый сезон. Об Открытом чемпионате Франции: кто выбыл, кто еще нет, и почему там нет американцев, которые умеют играть в теннис. И, конечно, о погоде. В Миннесоте погода затмевает все прочие темы для разговора. Мой отец, когда-то страстный книгочей, теперь редко покупает книги. Он сетует, что руки трясутся, а внимание рассеивается. Ему больше восьмидесяти. Все разваливается.

В Манкейто мы сворачиваем на запад и следуем по широкой долине реки Миннесота. Весна выдалась хорошая, дожди шли обильные, но в меру, все зерновые были посеяны, и поля зеленели. Отец оценивает их одобрительно, как будто грядущий урожай представляет для него личный интерес. Я знаю его и понимаю, что это не просто праздные разговоры. Он желает добра этим фермерам, чья жизнь рабски зависит от прихотей природы. Слишком сильные дожди, слишком слабые дожди, разрушительный град, нашествие саранчи, насекомые-вредители — все это проносится по долине, словно всадники Апокалипсиса, а тем, кто стоит и смотрит в небо, остаются лишь молитвы и проклятия.

За несколько миль до Нью-Бремена мы, как обычно, замолкаем, и наши мысли устремляются в прошлое.

Мне кажется, что, оглядываясь на жизнь, свою или чужую, мы видим тропинку, которая то исчезает в глубоком сумраке, то появляется снова. Утрачивается многое. Прошлое мы выстраиваем из того, что осталось видимым, из мешанины зыбких отблесков. Наши жизненные истории, словно теперешнее тело отца, представляют собой сооружения, склеенные из спичек. Поэтому и мои воспоминания о том давнем лете в Нью-Бремене составлены как из того, что осталось на свету, так и из того, что я могу лишь вообразить, но не вижу во мраке.

Въехав в город, мы следуем по новой дороге, через недавно построенный мост, протянувшийся над рекой. Всего в ста ярдах к востоку находится эстакада, оставшаяся неизменной до нынешнего времени. Зерновые элеваторы вдоль железной дороги исчезли, зато теперь Флэт-стрит просматривается до самых Равнин. Церковь, за все эти годы перестроенная и расширенная, по-прежнему существует, и к вечеру тень от шпиля, как и раньше, падает на дом, в котором когда-то жили Драмы.

В аптеке Хальдерсона теперь видеопрокат и солярий. Парикмахерская, где мистер Баак когда-то орудовал ножницами и разносил сплетни, теперь называется "Чудесный локон" и обслуживает в основном женщин. Полицейский участок по-прежнему располагается на площади, в том же самом каменном здании, заложенном еще при основании города. Интерьер, говорят, осовременился, однако у меня не было желания это проверить. Для меня он навсегда останется таким же, каким мы с Джейком увидели его в ту далекую летнюю ночь, когда приехали вместе с отцом забирать Гаса.

Мой дедушка и Лиз покинули этот мир около двадцати лет назад, и семья, купившая их дом, не особенно ухаживает за участком, — увидь дед это запустение, непременно изрыгнул бы парочку крепких ругательств.

Особняк Брандтов по-прежнему оставался особняком Брандтов и принадлежал носителям этой фамилии. Аксель и Джулия усыновили ребенка, маленького мальчика из Кореи, растили его, любили и завещали ему пивоварню. Зовут его Сэм. Я видел его несколько раз, и мне он показался человеком приятным, хотя и не лишенным высокомерия, как многие состоятельные люди.

Мы подъезжаем к кладбищу, и у ворот нас ожидает Джейк. Он приехал из Уиноны, где служит пастором в методистской церкви. Джейк стал высоким, стройным мужчиной, понемногу начинающим лысеть. Он заключает нас обоих в крепкие объятия, кивает в сторону своего микроавтобуса и говорит:

— Я привез цветы.

Джейк ступает впереди нас по тропинке между надгробий, украшенных цветами и различными предметами, которые свидетельствует о памяти и уважении. Мы приезжаем сюда ежегодно в этот день, чтобы выразить свое почтение. Раньше нас часто сопровождали наши семьи, но наши дети выросли, наши жены ездили сюда уже много раз, и на сегодня у них другие планы, поэтому нас только трое. После кладбища мы собираемся в немецкий ресторан, чтобы выпить брандтовского пива и съесть сытный немецкий обед.

Каждый год мы навещаем много могил. Некоторые из них были вырыты летом 1961 года. Мы возлагаем цветы к надгробию Бобби Коула, чья смерть положила начало всем ужасам того лета. Несмотря на подозрения офицера Дойла, я всегда считал смерть Бобби трагической случайностью, связанной, вероятно, с его склонностью забываться в мечтах, чему я нередко становился свидетелем при его жизни. Кладем букеты к безымянному надгробию, под которым погребен странник, и к надгробию Карла Брандта. Всегда кладем