Простая милость - Уильям Кент Крюгер

я подумал, что на ее месте я бы спрятался и подслушал, но ей бы это пользы не принесло. Сквозь москитную сетку я увидел, как она скрылась на кухне, и услышал негромкое звяканье посуды.

— Значит, это правда? — спросил отец. — Ребенок был твой?

— Она не говорила о ребенке, Натан. Ни слова не говорила. И когда я узнал, что она погибла беременной, то надеялся, что отцом окажется Карл.

— Надеялся, что Ариэль спала со всеми подряд?

— Я о другом. Просто это казалось невозможным. Мы с Ариэлью были близки всего один раз.

— Она часто приходила сюда после наступления темноты, — сказал отец. — Фрэнк видел, как несколько раз она уходила из дома.

— Да, — признался Брандт. — Как-то раз она пришла поздно ночью, стояла во дворе и смотрела на мое окно.

— Ты слепой, Эмиль. Откуда ты это знаешь?

— Ее видела Лиза. Хотела прогнать, но я попросил ее не вмешиваться. Я поговорил с Ариэлью, и она пообещала больше не приходить по ночам.

— И сдержала обещание?

— Наверное, но на самом деле не знаю. Сразу после этого я попытался покончить с собой. А потом так много всего произошло.

— Она приходила той ночью, когда исчезла?

— Уверен, что нет. Иначе Лиза бы мне рассказала. Послушай, — взмолился он, — я не убивал Ариэль. Я не мог убить Ариэль. Я любил ее — своей ущербной любовью. Не так, как ей хотелось, но иначе я не мог. Ты должен поверить, Натан.

Отец закрыл глаза и молча сидел в сгущавшейся темноте. Я решил, что он молится.

— Я верю, — сказал он наконец.

Брандт словно бы мучился от физической боли.

— Думаю, ты должен рассказать обо всем Рут.

— Нет. Рассказать должен ты, Эмиль.

— Хорошо. Я поговорю с ней завтра. Идет, Натан?

— Да.

— Натан?

— Что?

— Наша дружба закончена?

— Я буду молиться, чтобы у меня достало сил простить тебя, Эмиль. Но видеть тебя я больше не желаю. — Отец поднялся. — Фрэнк?

Я тоже встал.

— Господь с тобой, Эмиль, — сказал отец на прощание. Он произнес это совсем иначе, нежели в конце службы, благословляя паству. Эти слова прозвучали, будто судебный приговор. Вслед за отцом я направился к "паккарду", мы сели в машину. Я оглянулся. Эмиль Брандт почти сливался с надвигавшейся ночной темнотой. Казалось, посиди он там подольше — растворится в ней без следа.

Мы вернулись домой, отец загнал машину в гараж, заглушил двигатель, но оба мы не двинулись с места.

— Ну что, Фрэнк?

— Я рад, что узнал правду. Но лучше бы не узнавал. Все равно ничего не изменилось.

— Знаешь, сынок, был такой древнегреческий драматург по имени Эсхил. Он писал: "Тот, кто ищет знания, должен страдать. И даже во сне боль, позабыть которую невозможно, капля за каплей проникает нам в сердце, покуда среди отчаяния, помимо воли не явится к нам мудрость, ниспосланная страшным милосердием Божьим".

— Страшным милосердием? — спросил я.

— Не думаю, что это плохо. Думаю, это за пределами нашего понимания.

— Пожалуй, мне по душе какое-нибудь другое милосердие, — сказал я.

Отец сунул в карман ключи от машины. Взялся за ручку дверцы, но не вышел. Он повернулся ко мне.

— Я еще не сказал тебе кое-что важное, Фрэнк. Община в Сент-Поле хотела бы, чтобы я стал их пастором. Я думаю согласиться.

— Мы переезжаем?

— Да.

— Когда?

— Примерно через месяц. Когда начнутся занятия в школе.

— Наверное, это хорошо, — сказал я. — Мама знает?

— Да, но твой брат не знает. Мы должны рассказать ему.

— Папа?

— Да?

— У меня нет ненависти к мистеру Брандту. В каком-то смысле мне его жаль.

— Это хорошее начало. Было бы неплохо уехать отсюда, освободив душу от вражды.

В темноте гаража мелькнул светлячок. Я понимал, что уже поздно, но не двигался.

— Что-то еще, Фрэнк?

Да, было кое-что еще — Уоррен Редстоун. Я знал, что шериф собирается расспросить Морриса Энгдаля и Джуди Кляйншмидт о той ночи, когда погибла Ариэль, но я уже не предполагал, будто они причастны к ее смерти. Ариэль убил Уоррен Редстоун. Теперь я это признал. Я отгонял эту мысль, силясь побороть переполнявшее меня чувство вины — ведь я ничего не сделал, чтобы остановить двоюродного дедушку Дэнни, когда он убегал за реку. Мне надоело это самобичевание, надоело это гадкое чувство, поэтому я все рассказал отцу. Вся эта жуткая история пролилась из меня неудержимым потоком, и мне стало гораздо легче. Я боялся, что отец разгневается, проклянет меня. Хуже всего — перестанет меня любить. Вместо этого он обнял меня, прижался щекой к моей макушке и проговорил:

— Все хорошо, сынок. Все хорошо.

— Нет, нет, — твердил я между рыданиями. — Что, если его никогда не поймают?

— Тогда Богу будет что сказать ему, когда они встретятся лицом к лицу. Как ты думаешь?

Я немного отстранился и посмотрел ему в глаза. В его карие глаза, грустные и нежные.

— Ты не злишься на меня?

— Я хочу покончить со злостью, Фрэнк. Покончить навсегда. А ты?

— Наверное, да.

— Тогда пойдем домой. Что-то я подустал.

Я открыл дверцу и вместе с отцом направился к дому, где нас дожидались Джейк и Гас. Мать играла на фортепиано, и вечерний воздух наполняла музыка.

39

Жаркие дни следовали один за другим, при этом шли обильные дожди, и к середине августа фермеры из числа отцовских прихожан сдержанно сообщали друг другу, что хлеба в долине выглядят весьма прилично. В действительности они рассчитывали на лучший урожай за последние годы, но из суеверия не позволяли себе говорить об этом открыто.

Мать начала приготовления к нашему переезду. Думаю, что сложнее всего ей было освободить комнату Ариэли. Она занималась этим в одиночестве, много дней, и я часто слышал, как она плакала, пакуя коробки.