Темные изумрудные волны - Федор Московцев

— Я могу через знакомых донести информацию до следователей. Они узнают от информаторов, что это дело рук Никитина.

— Если его поймают, он меня выдаст. Что тогда?

— А он выдаст?

— В том-то и дело, что не знаю. Это абсолютно непредсказуемый человек. Будет выгодно — сдаст, если это ему ни к чему — не сдаст.

Помолчав, добавила:

— Одного не пойму: зачем он приходил ко мне? Хотел ограбить? Изнасиловать? Что ему было нужно?

Андрей вспомнил, как один знакомый рассказывал, что стал жертвой такой вот «агрессивной кокетки». Испытав на нём свою власть, вызвав вполне ожидаемую эрекцию, она разыграла удивление, возмущение, когда он попросил её что-нибудь с этим сделать. Он признавался, что в тот момент самое незначительное, чего хотелось — взять её силой. Грубо, по-скотски оттрахать. И даже об убийстве были мысли.

Андрей промолчал. Сейчас не время, но потом он все равно ей скажет, зачем приходил Никитин, как бы она не злилась на то, что её «лучший друг — зануда».

— Его всё равно поймают. Он в розыске. Думаю, он где-нибудь еще засветится, и тогда ему крышка. Тебе надо снова поехать туда, где тебя не сможет найти этот шакал. И милиция. К родственникам в область. Или в санаторий. Ситуация рассосется, и станет ясно, что делать.

И они обсудили, как ей лучше быть. Андрей пообещал, что будет навещать её. Она спросила, что у него за проблемы.

— Трезора взяли по тем нашим делам. На голом месте пытаются состряпать дело.

— Но тут же нет состава преступления, ты сам говорил!

— Да-а… заказуха. Сама знаешь, как это у нас делается: кто-то кому-то позвонил, что-то шепнул. Слово за слово, х…м по столу. Вот и дело сгондобили.

— И это так опасно?

— Да, опасно.

— А куда ты ночью ездил?

— Договаривался с одними демонами — чтоб поработали со свидетелями, и чтоб где-нибудь нашли таких людей, которые бы дали нужные нам показания. Мол, видели не тех, а совсем других ребят — ну, и дадут описание… скажем, Джорджа Буша…, или Винни-Пуха.

— Может, тебе чем-то помочь? Знакомый моего папы, ты знаешь, он работает в ГСУ.

Она задумалась. Потом сказала:

— И насчет свидетелей можно что-нибудь придумать.

— Не надо, Маш. Я справлюсь. Когда много людей задействовано, только хуже.

— Я так хотела с тобой поговорить! Всегда твоя мама вмешивается.

— Да, я ей уже поставил на вид.

— А помнишь, я была к вам вхожа? Распоряжалась, как у себя дома…

Андрей кивнул. Да, он помнил всё.

— Что у тебя с Катей? Рита говорит, у вас волшебный роман — с морями, горами, голубями, и драгоценными камнями.

Она смотрела на него в упор. Андрей промолчал.

— Не хочешь говорить, не надо!

И она завела машину.

— Куда тебя подвезти?

— Домой.

Маша остановила машину у его подъезда. Посмотрев на Андрея долгим взглядом, прижалась губами к его щеке. Он чувствовал её дыхание. Потом она отстранилась.

— Ты нужен мне. Мне страшно без тебя, мне плохо.

— Держись. Я позвоню… вечером.

И он вышел из машины. Постояв несколько минут в подъезде, вернулся во двор, и, выйдя через арку на проспект Ленина, направился на остановку. Надо было навестить Леонида Козина, чтобы проконсультировать его, как должна вести себя звезда.

Глава 40

Все в Михаиле Алексеевиче Синельникове по отдельности было большим, — лысая голова-башка, широкий, обширный лоб, богатый мясом нос, ладони, пальцы, плечи, толстая мощная шея. Но сам он, соединение больших и массивных частей, был небольшого роста. В его большом лице привлекали и запоминались маленькие глаза: они были узкими, едва видимыми из-под набухших век. Цвет их был неясный — не определишь, чего в них больше: серого или голубого. Но заключалось в них много пронзительного, живого, мощная проницательность.

В политику Синельников пришёл недавно. За те полгода, что он окучивал электорат, ему удалось прослыть человеком бескомпромиссным, готовым на всё ради дела.

В обстановке публичных собраний он освоился давно — всё-таки профессор. Это стало хорошим подспорьем. Говорил он без удержу, и ничто не могло его остановить. Синельников изумлял избирателей быстрым потоком слов и привлекал их симпатии скудным подбором и незатейливостью своих мыслей и тем, что всегда говорил лишь так, как сказали бы они сами, или, по крайней мере, хотели сказать. Он беспрерывно твердил о своей честности, и о честности своих политических друзей, повторял, что надо выбирать честных людей, и что его партия была партией честных людей. А так как это была новая партия, то ему верили. Он не занимал муниципальную должность, и не был замешан в разных делах, и поэтому обывателям легче было поверить в его исключительную честность. Михаил Алексеевич реально сверкал блеском невинности.

Синельников был полным профаном в вопросах городского управления, не имел ни малейшего понятия о круге деятельности муниципальных комитетов. Это неведение шло ему на пользу. Оно позволяло его красноречию свободно парить, в то время как противники, люди с опытом, увязали в деталях. Деловая хватка, привычка к техническому подходу, пристрастие к цифрам, знание избирателя, понимание недопустимости угощения его слишком явными враками, — всё это казалось непонятным и скучным. Выступления кандидатов-спецов навевали тоску и холод.

Его спичи большей частью состояли из высказываний, раскрывающих его отношение к разным вещам — событиям, явлениям, историческим фактам. Синельников выработал четкую позицию по отношению ко всему происходившему, происходящему, и к тому, что должно произойти. И он считал своим долгом оповестить об этом граждан. Граждане, считал Синельников, должны знать, как он относится к алкоголизации, ассенизации, инфляции, дефляции, дефлорации, деградации, эрекции и секреции, индексации, крепитации, наркотизации, самоликвидации, вальвации и девальвации, имитации и медитации.

Его определения были емкими, исчерпывающими. На выступлениях царил дух правдоискательства. Высказываемые идеи были непременно национальными, общенациональными и общепризнанными. Всё дышало истребительным патриотизмом и ненавистнической любовью к России.

Михаил Алексеевич был уверен, что программа его партии наполнена идейным содержимым, словесные конструкции которого оправдывают её название — «Интеллектуальный резерв России». И эту свою уверенность, это мнение, в котором он утвердился, он пытался навязать населению. А чтобы подкрепить свои слова, приглашал на выступление разных людей, имеющих какой-то вес, — опять же, с их слов. То были люди, знавшие людей, которые знали крупных областных и городских чиновников. Также присутствовали люди, знавшие людей, которые знали крупных бизнесменов и общественных деятелей. В общем, собирались все те, кого привлекала бесплатная выпивка по окончанию выступления. Оправдывая халяву, они что-то произносили перед избирателями — в пользу «Интеллектуального резерва», разумеется.

Глеб Гордеев привёл Андрея на выступление Синельникова перед медицинскими работниками и студентами-медиками. Собрание проводилось в актовом зале медицинской академии. Цель мероприятия — задействовать население, трудоустроенное в медицинских учреждениях города и области, убедить людей голосовать за него на предстоящих депутатских выборах.

Окинув взглядом аудиторию, Андрей спросил:

— Что это за сбор блатных и нищих? Чего ты меня сюда привел?

— Давай послушаем.

— С какой целью слушать?

— Михаил Алексеевич серьёзный человек.

— До сегодняшнего дня я тоже так считал. Лучше бы ему заниматься научной работой. Или же своим «Медторгом».

Глеб объяснил, что Синельникову необходима поддержка лидеров молодёжных движений, а также представителей мелких и средних предпринимателей. Если на следующем собрании кто-то, умеющий говорить, скажет что-нибудь положительное о партии, это зачтется, когда Синельников станет депутатом Госдумы. Это великолепный шанс выдвинуться.

— Мне позволят приходить на «Медторг» и бесплатно там работать?

И Андрей направился к выходу. У него были свои мотивы к этой встрече, и они расходились с Глебовыми.

Мятое, розового цвета лицо Гордеева, с голубыми, пластмассовыми глазами, выражало в этот день благодушие. Пухлая, белоснежная, без единого волоска рука, с пальцами, способными удавить лошадь, полезла в карман, и вытащила оттуда пачку сигарет. Он закурил.

Ругая Синельникова за его жлобство и прижимистость, он твердил, что обязан профессору своим нынешним благополучием, которое, опять же, видел только он один. Его, вчерашнего студента, Михаил Алексеевич трудоустроил, дал возможность заработать. Какое-то время Глеб работал в отделе продаж, затем, не увольняясь из «Медторга», он устроился — по рекомендации Синельникова — в голландскую фармацевтическую компанию, где получил стабильный оклад и служебный автомобиль. А еще ему удалось наладить сбыт дефицитных антибиотиков через анонимные кабинеты кожвендиспансеров и женские консультации. Конъюнктура позволяла делать высокую наценку, и эти операции давали неплохой доход. И спрос заметно превышал предложение. Глебу нужен был постоянный приток товара на условиях отсрочки платежа — врачи брали товар только на реализацию, а директор «Медторга» отдавал товар по предоплате.